Поездка в Москву. Новейший Хлестаков

«Что слышит ухо мое? Что видит взор мой? Дерзнул ли слабый ум мой подумать, что в обществе, хранившем до сих пор предания дорогой для нас старины, бывшем скудельным сосудом нашей самобытности, может явиться столь дерзновенная мысль, как мысль о замене, дорогих сердцу нашего народа, отхожих мест, выдумкой гнилостного и развращенного Запада — ватер-клозетами?.. Исторически сложившаяся у русского человека любовь к единственно-самобытному памятнику строительного зодчества, — к этим простым, бесхитростным, удобным как для сидения, так и для стояния, годным как для одной нужды, так и для другой, — проявлениям русской простоты, здравого смысла и покорности — так как, милостивые государи, покорность сия выражается в беспредельной готовности обонять, хотя и не всегда благовонные, но тем не менее здоровые запахи, — любовь эта, как слышу я, хочет подвергнуться испытанию, и вы желаете насильственно заставить русский простой народ изменить вековые привычки свои и верования в тщету бумаги при исполнении им обычных житейских отправлений… Вы желаете извратить его природу (на что нам не дано никаких полномочий), заставив русского человека чтить ватер-клозеты. Помимо несправедливости и неуважения к русскому народу, которое выразилось в сделанном предложении о переделке отхожих мест, в сей реформе кроются, милостивые государи, и другие серьезные опасности, предвидеть кои обязан зоркий глаз специалиста. Сии опасности суть: любомудрие, гордыня и суетность. Теперь наши старинные приспособления человеческого опростания не внушают и не могут внушить, но самой простоте своего устройства, никаких любомудрых мечтаний. Всяк, придя к оным, видит, во-первых, дыру, во-вторых, обыкновенную седалищную доску и слышит сродный человеку запах. Ничто не смущает его, ничто не дает повода к мудрствованиям; но допустите на минуту, что экзекуторы прикажут всем сторожам, курьерам и их домочадцам посещать ватер-клозеты, и вслед за сим всяк в оный пришедший будет, во-первых, удивлен, а затем и захочет познакомиться с его устройством. Зачем идет вода? К чему сия пружина, скрытно действующая? — вопросит он себя. И после этих вопросов, он наверное захочет испытать сложный механизм и, таким образом, не приготовленный ничем к восприятию надлежащих понятий, наукою дающихся, — легко может впасть в заблуждение и подумать, что он и сам способен устраивать ватер-клозеты. Отсюда уже и гордыня, а затем и суетность… Развратившись, некоторым удобством, (не смею не согласиться — более спокойного сиденья) не захочет ли он и большего?.. Не возмечтает ли он, что некоторое удобство сидения, в минуты отдания долга природе, влечет за собою желание и других, как например потребность в газетной бумаге. А за сим не подскажет ли ему суетность любомудрых желаний и в рассуждении других потребностей уже развращенной природы? Сей путь, милостивые государи, очень опасный путь и посему, да отсохнет лучше моя рука, если я осмелюсь выразить согласие на столь ужасную меру, предлагаемую господами архитекторами, как повсеместная замена отхожих мест — ватер-клозетами».

Надо было видеть лицо Свистунского и слышать этот, серьезный замогильный голос, чтобы понять всю прелесть его шаржа. Нечего, разумеется, и прибавлять, что речь эту он сам сочинил (и, вероятно, потешал ею своего директора департамента), так как нельзя же серьезно думать, чтобы, в самом деле, нашлись столь горячие противники ватер-клозетов среди чиновников, предпочтительно страдающих гемороями.

Но Свистунский по привычке лгунов, клялся, что подобная речь была произнесена и так подействовала на всех присутствующих, что в «Обществе архитекторов» вопрос о ватер-клозетах был оставлен.

— Так, милый друг, у нас для курьеров и сторожей никаких удобств и нет! — закончил Свистунский, заливаясь самым веселым, неудержимым хохотом…

Признаться, я не сомневался, что он врет, но врал он с такой иллюзией правдоподобия, что я слушал не без интереса его вранье. Польщенный таким вниманием со стороны старого товарища, он под конец дошел уже до невообразимых non sens'-ов… Так, он рассказывал, будто ему предлагали место губернатора, но он отказался, что у них (он постоянно говорил: «мы») в департаменте кто то сочинил проект — упразднить временно, в виде опыта, печать, — а всех цензоров, которые, таким образом, остались бы, как он своеобразно выразился, «при пиковом интересе», назначить смотрителями казенных земель в Оренбургском крае и других местах для ограждения остатков их от расхищения. «Они не проглядят ни одного деревца — нет!»

— Ну это, брат, уж ты сочиняешь, кажется, насчет печати…

— Ты думаешь? К чему мне сочинять… Я сам говорил, что печать нужна, даже в известных случаях полезна, но поди ж ты… Нашлись люди, непонимающие… Конечно, проект этот не пройдет, нечего и говорить… Наш «департамент проектов» должен же заниматься проектами! Хочешь, не хочешь, а проектируй!

— Но какая руководящая у вас идея? — нарочно спросил я, рассчитывая поймать товарища на вранье.