Поэзия кошмаров и ужаса

Мраком и ужасом обвеяно также – особенно раннее – творчество Байрона. Его романтические поэмы в сущности – по настроению и замыслу – те же «готические» романы, только в более облагороженном виде и в стихотворной форме: английская критика установила, между прочим, совпадение одного эпизода в поэме «Лара» с одним местом в романе г-жи Ратклифф «Тайны У^ольфо». Встают феодальные замки, от стен которых веет воспоминаниями о страшных преступлениях, и где ходят привидения («Лара»). Выступают разбойники, история и личность которых окружены тайной («Корсар»). Совершаются злодейства, льется кровь, царит неимоверная жестокость («Гяур», «Абидосская» невеста, «Паризина»). Заключенный в подземелье башни видит, как умирают с голода его братья («Шильонский узник»). Юноша привязан к спине бешеного коня, который мчится в безумном ужасе по безбрежной степи («Мазепа»). Целый город взлетает на воздух, наполняя окрестность грохотом и обломками («Осада Коринфа»).

Это пристрастие к бьющим по нервам сюжетам осталось у Байрона и тогда, когда его психика реагировала на внешнюю действительность спокойнее и уравновешеннее.

В «Дон-Жуане», где на ряду с мрачным пессимизмом разлито столько кипучего гнева и светлой иронии, есть эпизод, точно выхваченный из какого-нибудь «готического» романа.

Корабль, на котором Дон-Жуан совершал свое путешествие, потерпел крушение. Часть экипажа спаслась на шлюпку. Несколько дней они ничего не ели. Вдруг кто-то шепнул страшное слово, другой подхватил его. Шепот разрастается в гул. Кто-нибудь должен умереть, чтобы утолить голод остальных. Брошен жребий. Не успел несчастный испустить последний вздох, как на его труп набрасываются, подобно обезумевшим зверям, его товарищи…

И один за другим они сходят с ума:

«В конвульсиях, с пеной у рта, катались они, глотали залпом соленую воду, скрежетали зубами, раздирали собственное тело, ревели, ругались и наконец умирали с ужасным судорожным хохотом на лице, подобным хохоту гиены».

Наряду с бьющими по нервам ужасами оживает в поэзии Байрона картина ада. На огненном шаре, окруженный демонами, сидит, «царь земли» – князь тьмы.

В пути ему предшествуют кометы
Вослед ему – вулканы мечут огнь
И гнев его сжигает звезды в пепел,
И тень его – всесильная чума.
Война ему, что день, приносит жертвы.
Смерть платит дань, а Жизнь, его раба,
К его стопам смиренно полагает
Весь ужас мук и горестей земных[112].

А рядом с страшными сценами, рядом с адской пропастью – картина мирового разрушения.

Погасло солнце. Мраком и льдом покрылась земля. В ужасе мечутся последние люди. Уже сгорели последние города, зажженные, как факелы, чтобы осветить и согреть землю. Сожжены и все леса. Надежды нет:

Вся земля полна
Была одной лишь мыслью: смерти – смерти
Бесславной, неизбежной.

Уничтожены последние запасы:

И быстро гибли люди.
Но не было могилы ни костям,
Ни телу; пожирал скелет скелета.

В конце концов в живых остались только двое. Когда-то они были врагами. Костлявыми, окоченевшими пальцами вскопали они золу. Вспыхнул слабый огонек. При его свете они взглянули друг на друга и тут же упали мертвыми от невыразимого ужаса:

И мир был пуст,
То хаос смерти был. Озера, реки
И море – все затихло. Ничего
Не шевелилось в бездне молчаливой.
Завяли ветры в воздухе немом,
Исчезли тучи – тьме не нужно было
Их помощи – она была повсюду[113].

Мрачная фантастика, ужасы и кошмары воцаряются и в немецкой поэзии первой четверти XIX в. – значительно позже, чем в английской литературе, так как здесь позднее определились социальные факторы, обусловившие это литературное течение.

В драме, в романе, в лирике – одно и то же настроение.

В сказочных пьесах Тика, написанных в духе сказок Гоцци, все должно вызвать в зрителе жуткую тревогу. «Рыцарь Синяя Борода» запретил своей молодой жене входить в одну из комнат дворца. Старая нянька, похожая на ведьму, рассказывает ей, как однажды отец запретил своим детям в известные дни покидать дом. Дети не послушались, отправились в лес, где слышатся чьи-то шаги, чьи-то голоса; они подошли к пруду, и вдруг из воды на них смотрят страшные лики и грозят пальцами. Жена рыцаря не слушается, как и дети в сказке, она отпирает запретное помещение и видит: на полу лежат отрубленные головы ее предшественниц.

Ужасы нагромождены друг на друга и в трагедиях Клейста.