Поэзия кошмаров и ужаса

Среди сумрачного пейзажа высятся древние феодальные замки со страшными подземельями и тюрьмами, с таинственными коридорами и переходами. Выступают жестокие бароны, преступные монахи, мрачные разбойники, загадочные незнакомцы. Порой в том или другом костюме действует сам дьявол.

Происходят невероятные события, ужасы нагромождены на ужасы: девушка-мать убивает в темнице собственного ребенка; невеста умирает в брачную ночь в объятиях жениха, который сходит с ума; монахиня, замурованная в склепе вместе с любовником, умирает голодной смертью, а он вонзает в ее тело свои зубы; отец видит, как на его глазах от голода умирают его сыновья. Действуют двойники. Совершаются чудеса. Рушатся замки. Атмосфера насыщена жуткой тревогой, мрачными предчувствиями.

Авторы «готических» романов, правда, иногда под конец объясняют естественным образом только что рассказанные ими страшные и невероятные события, иногда они преследуют прямо явно полемическую цель, например дискредитировать католическую церковь. Но не эта рационалистическая и морализирующая тенденция увлекала публику, а именно тот мрачно-фантастический колорит, в который окрашены события.

Ужасы и привидения вторгаются и в английский театр.

По словам одного современника, ни одна пьеса уже не могла рассчитывать на успех, если в ней не были б нагромождены страшные события и не выступали призраки, как в драме Льюиса «The Castle spectre», где по ночам вокруг замка разъезжает призрачный рыцарь на белом коне, а в зале в полночь барон играет в мяч, пользуясь вместо него собственною головою, и где во все перипетии действия неизменно вмешивается тень праматери, родоначальницы семьи.

Такое же мрачно-фантастическое настроение воцаряется и в английской лирике. В моду входят таинственные и страшные баллады – «Tales of Wonder and Terror», как озаглавил Льюис свои частью оригинальные, частью перепечатанные из старых сборников стихотворения, где выступают дьяволы с когтями и хвостом, девушка-призрак поднимается из могилы и целует мертвыми губами вероломного юношу, в монастырях раздается заупокойный звон, в темных церквах зловеще гуляет ветер, на крыше кричит филин, предвещая беду, в пустом доме, затерянном в степи, ходят привидения и т. д.

Это пристрастие к ужасам и кошмарам отличает не только второстепенных английских писателей, но и очень крупных поэтов и заметно вплоть до двадцатых годов XIX в.

Даже Вордсворт, наиболее уравновешенный и спокойный из своих сверстников, любит вдохновляться страшными сюжетами: мать убила ребенка и ее властно тянет к месту, где она совершила преступление; в лесу бродит с ребенком на руках безумная женщина, брошенная соблазнившим ее возлюбленным; из глубины пруда, странно озаренного светом луны, выглядывает утопленник.

В поэме Кольриджа «Старый мореход», пользовавшейся огромной популярностью, матрос во время плавания убил альбатроса, доверчиво следовавшего за кораблем, и вот на горизонте появляется призрачный фрегат:

Все спит на нем могильным сном
Среди ночной тиши.
Ни звука не слыхать на нем,
Не видно ни души,
Но вот на палубе жена
В одежде гробовой:
Страшна, угрюма и бледна
А с нею и другой.

То – Смерть и Дьявол.

И они карают убийцу тем, что он должен до тех пор скитаться, как призрак, по океану, пока не научится любить животных. И опять не эта морализирующая тенденция, а мрачно-фантастический колорит событий обусловил сенсационный успех поэмы.

Подражателем «готического» романа, автором «страшных» баллад начал свою деятельность и Шелли.

В юности он задумал написать вместе с Медвином[110] роман «Кошмар», потом единолично выпустил роман «Сент-Ирвейн, или Жизненный эликсир», где налицо вся романтика ужаса и тайн: старые замки, граф, превращающийся в разбойника, искатель истины, продавший дьяволу душу, дьявол, голос которого раздается под свист урагана и грохот грома, и т. д.

И это пристрастие к мраку и ужасу, к бьющим по нервам сюжетам осталось у Шелли и в более зрелом возрасте жизни и творчества.

В поэме «Розалинда и Елена» столько мрачных эпизодов и страшных подробностей, что – по словам одного критика, – им мог бы позавидовать сам Данте или Шекспир, а в трагедии «Ченчи», где отец насилует свою собственную дочь и доводит ее до плахи, царит такой ужас, который живо напоминает кровавые пьесы английских драматургов начала XVII в.

Заслуживает внимания и то, что Шелли, заглянув в Уффици[111] во Флоренции, остался совершенно равнодушен к сокровищам итальянского искусства эпохи Ренессанса, проникнутым в общем светлым, жизнерадостным настроением. Только одна картина очаровала его, произвела на него неотразимое впечатление, а именно – приписываемая Леонардо да Винчи «Медуза», страшный образ женщины, голова которой окружена гидрами, спутниками которой являются летучая мышь и саламандра. Этот кошмарный образ привел Шелли в такой восторг, что он задумал написать поэму «Медуза».