Поэзия кошмаров и ужаса

Шатобриан рассказывает в своих «Мемуарах» («Memoirs d’Outre Tombe»), как еще в детстве он создал себе грезу-деву и явственно видел ее около себя, слышал ее голос. А двойник Шатобриана – Рене (в. романе «Les Natchez») порой находится в таком повышенном нервозном состоянии, что ему кажется, будто какой-то женский призрак бросается ему в объятия, и он явственно слышит ее слова: «Насладимся и умрем». Подобные галлюцинации были знакомы и Ламартину[103]. Находясь на острове Искии, он написал роман о прекрасной рыбачке Грациелле и кончил тем, что уверовал в реальное существование этого нереального образа.

Незаметно видения, носящиеся перед этими слишком легко возбуждающимися мечтателями, окрашиваются и здесь, во Франции, в зловеще-жуткий цвет.

В одном из рассказов Нодье[104] («Ines de las Sierras») выведен молодой офицер, чрезвычайно впечатлительный и неуравновешенный. «При такой легкой возбудимости чувства», (irritabilite du sentiment) – заключает автор, он «естественно» отличался склонностью ко всему таинственному и был «спиритуалистом» (т. е. признавал реальное значение за миром нереальностей) не столько даже по «убеждению», сколько просто по «инстинкту». Будучи таким «инстинктивным» спиритуалистом, молодой офицер всегда склонялся к тому убеждению, что ему суждено полюбить женщину не из крови и плоти, а – призрак. И вот, когда он видит в замке привидение-женщину, он без ума в него влюбляется. Призрак потом, правда, оказывается реальной женщиной – но это, разумеется, нисколько не меняет психологию героя Нодье.

Вообще, без привкуса ужаса французская молодежь первой четверти XIX в. не могла себе представить ни одного интересного переживания.

Даже любовь, обыкновенно сопровождающаяся повышенной жизнерадостностью, у нее смешивалась с горьким ощущением смерти, с представлениями мрачной жути. Молодые люди отправлялись на любовное свидание порою с черепом в руке, дамы дарили черепа тем, кем они увлекались.

Однажды Берлиоз[105] встретил на улице Флоренции погребальное шествие. Хоронили прекрасную, молодую женщину. Он немедленно присоединяется к кортежу; все – ночной мрак, таинственный свет факелов, печальные лица родственников, – настраивает его на повышенно-фантастический лад. Гроб принесен на место назначения, родственники расходятся, он велит поднять крышку, погружается в сладостно-жуткое созерцание покойницы, склоняется к ней, берет ее руку, – «если бы я был один, – признавался он, – я поцеловал бы ее».

Любовь бок о бок со смертью! Порыв нежности лицом к лицу с разложением. Или вот другая картинка в духе времени.

В Париже 30-х годов сошлась группа поэтов, детей вольной богемы – Жерар де Нерваль[106], Борель, О’Недди. Они страстно ненавидели торжествующих мещан, весь современный уклад жизни, давивший их, как крышка гроба. По вечерам они – отверженные пасынки – собирались вместе, тушили все свечи, зажигали жженку, по рукам ходил череп, из которого они пили, и в этом жутком освещении, в этой жуткой обстановке они старались перещеголять друг друга мрачно-кошмарными стихами, призывавшими к мести и крови, раздавались взрывы бесовской оргии, слышались славословия в честь царя всех отверженных – в честь князя тьмы.

На почве этого повышенно-нервного настроения, располагавшего ко всему таинственному и страшному, возникла в конце XVIII и начале XIX в. во всей Европе новая разновидность поэзии кошмаров и ужаса.

Она известна под названием романтизма[107].

Родиной романтизма, как в широком, так и в более узком смысле поэзии ужаса и кошмаров, была Англия, где стояла колыбель промышленного капитализма.

Все виды литературы проникаются здесь уже в последней четверти XVIII в. мрачно-фантастическим настроением.

Недавно еще господствовавшие романы с приключениями и семейно-бытовые картины теперь уступают новому жанру повествовательной литературы – роману «готическому» или «средневековому» (gothic romances). Произведения в роде «The castle of Otranto» («Замок Отранто») Хораса Уолпола[108], положившего основание этому новому жанру, «Vatek» («Батек») Бекфорда, «The Mysteries of Udolfo» и «The Italian» («Тайны Х\ольфо» и «Итальянец») г-жи Ратклифф, «The Monk» («Монах») Льюиса, «Melmoth the Wanderer» («Мельмот-скиталец») Метьюрина пользовались огромной популярностью, читались взасос и не только в самой Англии, но и далеко за ее пределами. В настоящее время эти романы историками литературы относятся к категории лубочных – тогда они вызывали восторг не только в рядовом читателе, но и в истинных художниках, эстетическое чувство которых не подлежит сомнению[109].

Действие этих «готических» романов происходит обыкновенно в Средние века (отсюда и самое их название), с их кроваво-жестокими нравами и страшными суевериями, часто в Италии и Испании, на родине, обвеянной тайнами и жутью инквизиции.