Поэзия кошмаров и ужаса

В отличие от Барбе д’Оревильи и Вилье де Лилль-Адана, герой Гюйсманса не довольствуется пассивным негодованием на ненавистную буржуазию, а переходит в активное наступление. Он хочет мстить ей. Он приучает молодого переплетчика к наслаждениям и комфорту, чтобы потом его лишить субсидии, в надежде, что тот сделается вором, не остановится и перед убийством, чтобы взять нужные деньги. Так создаст герцог еще одного «врага» современного, «гнусного, грабительского общества».

От ненавистной демократии герцог Дезессент уходит в свое уединение, обставляя его во всех отношениях a rebours, не так, как «мещане». И здесь он углубляется в чтение своих излюбленных поэтов, Бодлера, этого «певца разрушенных душ», певца всех тех, кого «мучает настоящее», а «будущее наполняет страхом и отчаянием», Барбе д’Оревильи, «обращавшего свои мольбы к дьяволу», и Вилье де Лилль-Адана, некоторые рассказы которого («Vera», например) «потрясали его ужасом»[158].

И незаметно жизнь превращается в глазах Гюйсманса, как и в глазах Барбе д’Оревильи и Вилье де Лилль-Адана, в сумрачный ад, в царство «князя тьмы».

Из глубины этого настроения вырос его роман «Бездна» («Labas»).

Герцога Дезессент сменяет здесь писатель Дюрталь, такой же непримиримый враг торжествующей капиталистической буржуазии. Но если герцог больше имел в виду интересы аристократии, то писатель становится на защиту также и мелкой буржуазии.

Капитал – этот владыка новой жизни – кажется Дюрталю изобретением – «дьявола». В его образе воцарился над миром сам «князь тьмы»:

«Капитал создает монополии, строит банки, захватывает средства к существованию, располагает жизнью людей, может при желании оставить тысячу существ умереть с голода, а между тем, как они погибают, он – таинственный и страшный – все растет и множится, и Старый и Новый Свет преклоняют перед ним свои колени, как перед божеством».

Приблизительно так рассуждали когда-то Босх и Брейгель, в глазах которых крупный капитал также облекался в чудовищно-страшные образы.

И Дюрталь резко ополчается против всего современного капиталистического общества.

«У купцов одна только цель: эксплуатировать рабочего, выделывать дрянной товар, обманывать, выдавая плохие продукты за доброкачественные, мошенничать при взвешивании жизненных припасов… У народа отнят необходимый страх перед адом, он кое-как исполняет свою плохо оплачиваемую работу, пьет и время от времени, наглотавшись слишком горячительных напитков, бунтует».

И Дюрталь резюмирует свой обвинительный акт:

«Оглянитесь кругом и вы увидите: непрестанная борьба, циничное и жестокое общество, бедные и слабые осмеяны, ограблены разбогатевшими мещанами, повсюду торжествуют аферисты – политики и банкиры – мошенники».

«Добрый Бог» – побежден злыми силами – как некогда в XV и XVI вв., над миром снова воцарился – «князь тьмы».

Из современной жизни Дюрталь уходит в Средние века, социальная организация которых кажется ему во всех отношениях более высокой и совершенной. Пусть феодалы были не более как «разбойники» – они «искупали грубость своей жизни благочестивым героизмом». Купцы были «связаны корпорациями, которые не допускали мошенничеств, уничтожали плохой товар, устанавливали справедливые цены на продукты». Ремесленники стремились не к наживе, а к художественной отделке самых даже обыкновенных изделий. А главное – в Средние века люди еще не были подчинены, как теперь, «колебаниям рынка», еще не «раздавливались жерновами капитала». Еще не существовало тогда «крупных состояний», и все жили, «уверенные в завтрашнем дне».

«Ах, уйти бы в прошлое!» – вздыхает Дюрталь.

И он уходит мысленно в счастливые Средние века, когда люди еще не «раздавливались жерновами капитала», и не было «крупных состояний», когда все жили, «уверенные в завтрашнем дне».

Но странно!

Это идеальное прошлое встает перед ним не как идиллия, обвеянная миром и красотой, а как мрачная и зловещая фантасмагория, как ад пыток и безумия. Современная ненавистная жизнь, в которой «добрый Бог» побежден всесильным «злом», налегла на душу Дюрталя таким безрассветным кошмаром, что сквозь его черные видения и само прошлое, о котором он мечтает, превращается в торжество ужаса, смотрит на него, как исступленная, отвратительная гримаса.

Дюрталь задумал написать биографию никого иного, как безумца и изверга XV в., сатаниста-эротомана, рыцаря Жиля де Рэ, который «любил любовью вампира», «лобзал гримасы страдания и смерти».

Он уходит всей душой в изучение черной магии и колдовства, интересуется вопросами о суккубах и инкубах, всеми подробностями изуверской демонологии.

И вдруг это мрачное прошлое оживает.

Рыцарь Жиль де Рэ превращается в каноника Докра, а вокруг него на адском шабаше беснуются все отверженные и отринутые, поклоняясь своему владыке – дьяволу с козлиной головой.

Снова над миром воцаряется, как на исходе Ренессанса, – князь тьмы[159].

По мере развития капитализма, неприглядным складывалось и положение интеллигенции.