Поэзия Латинской Америки

На челн я твой взойду мятежницей, Харон,
пусть тени остальных неслышно точат слезы
иль тихо молятся, боясь, чтоб чей-то стон
не породил в глазах твоих немой угрозы.

Разбудит мертвый челн мой дух живой и дикий:

как жаворонок в нем я буду плыть и петь,
рассыплю, как фонарь, я голубые блики
и воды мрачные заставлю просветлеть.

Да, я мятежницей взойду на челн Харона:

слезинки не пролью и не издам ни стона,
как ни бесись, старик, мой гордый нрав кляня,

нет, не принудишь ты меня к повиновенью,

с челна я не сойду сама покорной тенью,
как варвар — пленницу, ты вынесешь меня.

Дикий корень

Цивилизацией сыта по горло:
хочу свободной быть, хочу счастливой быть!
На пышной клумбе я цвету, как все, покорно,
но корень дикий мой не дам я обрубить!

Нежное чудо

Мои руки… О чудо! Они вдруг расцвели!
Розы, розы на пальцах моих проросли!
Расцвели мои руки от возлюбленных уст:
от твоих поцелуев руки — розовый куст!

Возвещая о чуде, по тропинке я мчусь,

и я плачу от счастья и от счастья смеюсь!
Как отрадно смеяться и не сдерживать слез, —
и, о чудо, весь воздух полон запахом роз!

Но, меня лишь завидев, шепчут люди кругом:

— Помешалась бедняжка… Отвести ее в дом…
Что кричит: будто розами руки цветут
и на пальцах ее — розы, розы растут!

Ах, несчастные! Нет, не для них чудеса;

только в то они верят, что видят глаза:
розы только в саду им увидеть дано,
только в поле для них созревает зерно…

Все должно иметь линию, форму и цвет,

остальное для них — просто выдумки, бред.
Не поймут, коль услышат: — О радость моя! —
Им знакома лишь радость от еды и питья…

Пусть ославят безумной, пусть в темнице сгноят,

заперев меня на семь засовов подряд,
пусть у двери оставят свирепого пса,
чтоб забыла и думать я про чудеса…

Все равно буду петь: мои руки цветут

и на пальцах моих розы, розы растут!
И почует, встревожась, тюремщик мой — пес,
как темница наполнится запахом роз!

Гиацинтовое море

Море на рассвете
цвета гиацинта,
как фиалок россыпь,
брошенная ветром…

К этому бездонно-фиалковому цвету

хочется припасть щекою, побледневшей
от бессонной ночи…

От тоски бессонной медленно очнуться

на подушке, взбитой
волнами приливов, волнами отливов,
к'aмнями морскими…

Море на рассвете —

ни судов, ни лодок, —
цвета гиацинта,
как глаза невинных,
только что рожденных!

Последняя смерть