То снился он тебе, а ныне ты — ему.И жизнь твоя теперь — Тифлиса сновиденье.Поскольку город сей непостижим уму,он нам при жизни дан в посмертные владенья.К нам родина щедра, чтоб голос отдыхал,когда поет о ней. Перед дорогой дальнейнам всё же дан привал, когда войдем в духан[287],где чем душа светлей, тем пение печальней.Клянусь тебе своей склоненной головойи воздухом, что весь — душа Галактиона,что город над Курой — всё милосердней твой,ты в нём не меньше есть, чем был во время оно.Чем наш декабрь белей, когда роняет снег,тем там платан красней, когда роняет листья.Пусть краткому «теперь» был тесен белый свет,пространному «потом» — достаточно Тифлиса.
Как будто сон тягучий и огромный,клубится день огромный и тягучий.Пугаясь роста и красы магнолий,в нём кто-то плачет над кофейной гущей.Он ослабел — не отогнать осу вот,над вещей гущей нависает если.Он то ли болен, то ли так тоскует,что терпит боль, не меньшую болезни.Нисходит сумрак. Созревают громы.Страшусь узнать: что эта гуща знает?О, горе мне, магнолии и горы.О море, впрямь ли смысл твой лучезарен?Я — мертвый гость беспечности курортной:пусть пьет вино, лоснится и хохочет.Где жизнь моя? Вот блеск ее короткийза мыс заходит, навсегда заходит.Как тяжек день — но он не повторится.Брег каменный, мы вместе каменеем.На набережной в заведенье «Рица»я юношам кажусь Хемингуэем.Идут ловцы стаканов и тарелок.Печаль моя относится не к ним ли?Неужто всё — для этих, загорелыхи ни одной не прочитавших книги?Я упасу их от моей печали,от грамоты моей высокопарной.Пускай всегда толпятся на причале,вблизи прибоя — с ленью и опаской.О Море-Небо! Ниспошли им легкость.Дай мне беды, а им — добра и чуда.Так расточает жизни мимолетностьтот человек, который — я покуда.