Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

Согласьем розных одиночеств
составлен дружества уклад.
И славно, и не надо новшеств
новей, чем сад и листопад.

Цветет и зябнет увяданье.

Деревьев прибылен урон.
На с Кем-то тайное свиданье
опять мой весь октябрь уйдёт.

Его присутствие в природе

наглядней смыслов и примет.
Я на балконе — на перроне
разлуки с Днём: отбыл, померк.

День девятнадцатый, октябрьский,

печально щедрый добродей,
отличен силой и окраской
от всех, ему не равных, дней.

Припёк остуды: роза блекнет.

Балкона ледовит причал.
Прощайте, Пущин[290], Кюхельбекер[291],прекрасный Дельвиг мой, прощай!

И Ты… Но нет, так страшно близок

ко мне Ты прежде не бывал.
Смеётся надо мною призрак:
подкравшийся Тверской бульвар.

Там дома двадцать пятый нумер

меня тоскою донимал:
зловеще бледен, ярко нуден,
двояк и дик, как диамат.

Издёвка моего Лицея

пошла мне впрок, всё — не беда,
когда бы девочка Лизетта
со мной так схожа не была.

Я, с дальнозоркого балкона,

смотрю с усталой высоты
в уроки времени былого,
чья давность — старее, чем Ты.

Жива в плечах прямая сажень:

к ним многолетье снизошло.
Твоим ровесником оставшись,
была б истрачена на что?

На всплески рук, на блёстки сцены,

на луч и лики мне в лицо,
на вздор неодолимой схемы…
Коль это — всё, зачем мне всё?

Но было, было: буря с мглою,

с румяною зарёй восток,
цветок, преподносимый мною
стихотворению «Цветок»,

хребет, подверженный ознобу,

когда в иных мирах гулял
меж теменем и меж звездою
прозрачный перпендикуляр.

Вот он — исторгнут из жаровен

подвижных полушарий двух,
как бы спасаемый жонглёром
почти предмет: искомый звук.

Иль так: рассчитан точным зодчим

отпор ветрам и ветеркам,
и поведенья позвоночник
блюсти обязан вертикаль.

Но можно, в честь Пизанской башни[292]

,чьим креном мучим род людской,
клониться к пятистопной блажи
ночь напролёт и день-деньской.

Ночь совладает с днём коротким.

Вдруг, насылая гнев и гнёт,
потёмки, где сокрыт католик,
крестом пометил гугенот[293]?

Лиловым сумраком аббатства

прикинулся наш двор на миг.
Сомкнулись жадные объятья
раздумья вкруг друзей моих.

Для совершенства дня благого,

покуда свет не оскудел,
надземней моего балкона
внизу проходит Искандер.

Фазиля детский смех восславить

успеть бы! День, повремени.
И нечего к строке добавить:
«Бог помочь вам, друзья мои!»

Весь мой октябрь иссякнет скоро,

часы, с их здравомысльем споря,
на час назад перевели.
Ты, одинокий вождь простора,
бульвара во главе Тверского,
и в Парке, с томиком Парни[294]прости быстротекучесть слова,
прерви медлительность экспромта,
спать благосклонно повели…

19 и в ночь на 27 октября 1996

«Смеркается в пятом часу, а к пяти…»

Илье Дадашидзе[295]