Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

И, открыв шкатулку, Ивлев увидел заношенный шнурок, снизку дешевеньких голубых шариков, похожих на каменные. И такое волнение овладело им при взгляде на эти шарики, некогда лежавшие на шее той, которой суждено было быть столь любимой и чей смутный образ уже не мог не быть прекрасным, что зарябило в глазах от сердцебиения (4; 305) (курсив наш. – Е. К.).

Рябь («зарябило в глазах», «от веснушек пестро») как бы мешает лицу Лушки совершенно открыться, ее живой облик манит за собой и одновременно ускользает от наблюдения. Именно такими деталями достигается эффект присутствия главных героев, оставленных в прошлом, за кадром повествования, а интериоризация в описаниях преобразует время, делает его гибким, возвращая в итоге утраченное, умершее, забытое как нечеткий, но живой образ. Главное звено в процессе возвращения утраченного – Ивлев, он хочет овладеть чужой памятью и любовью, забрать ее с собой из гибнущего поместья, но он не в силах сделать этого, поскольку память неуловима, несловесна и в то же время осязаема, ощутимо-неотступна.

Наиболее интересной для большинства исследователей «Грамматики любви» была последняя часть рассказа, описывающая библиотеку Хвощинского и самую дорогую в ней книгу, давшую окончательное название рассказу. Описание библиотеки чаще всего рассматривается как набор концептов, ключ к характеру героев или к ведущей авторской интенции. Но нам бы хотелось подойти к этой теме иначе, увидев в заглавиях особый стилистический прием, «форму перечислительного присоединения», организованную по лирическим законам[153]. Все вместе заглавия образуют поэтически окрашенный словесный ряд, порождающий обширное поле литературных ассоциаций («“Заклятое урочище”… “Утренняя звезда и ночные демоны”… “Размышления о таинствах мироздания”… “Чудесное путешествие в волшебный край”… “Новейший сонник”» – 4; 304), а каждое из них по отдельности могло бы быть примерено, пусть даже и пародийно, в качестве альтернативного заглавия для «Грамматики любви».

Перечень книг, составляющих библиотеку, дает выход иной стилистике, украшающей основной план текста. В данном случае книжный ряд «состаривает» и героя, и историю его любви, придавая ей колорит древности, поскольку все заглавия отличаются устаревшим аллегоризмом или архаикой. Кажется, что не только Лушка, но и почивший «нынешней зимой» (4; 299) Хвощинский «жили чуть ли не во времена незапамятные» (4; 302). Наряду с другими приемами, книжный перечень обеспечивает темпоральную пластику рассказа, углубляя его в далекое прошлое, которое парадоксальным образом позволяет в нарративном настоящем почувствовать присутствие возлюбленных, не так давно покинувших этот мир.

Именно старинная библиотека с сонниками, гадательными книгами, готическими романами, сборниками сентенций и т. п. вполне традиционна[154], в том же «Бригадире» Тургенева описания библиотеки нет, но оно будто бы намечено и напоминает чем-то библиотеку Хвощинского:

– …от старого барина остались книжки; я их, буде угодно, принесу; только вы их читать не станете, так полагать надо.

– Почему?

– Книжки-то пустые; не для теперяшних господ писаны.

– Ты их читал?

– Не читал, не стал бы говорить. Сонник, например… это что ж за книга? Ну, есть другие… только вы их тоже не станете читать[155].

Бунин подхватывает классическую тему, развивая и укрупняя ее. Перечню книжных заглавий аккомпанирует «язык цветов» из «Грамматики любви», библиотека Хвощинского и другие библиотеки Бунина – это перечни перечней, почти стихотворные ряды номинаций, то пересекающихся, то разбегающихся в разные стороны:

Дикий мак – печаль. Вересклед – твоя прелесть запечатлена в моем сердце. Могильница – сладостные воспоминания. Печальный гераний – меланхолия. Полынь – горестная вечность (4; 306).

Среди растений преобладают траурные, элегические, они и в фамилии Хвощинского пробуждают ассоциацию с ядовитым растением, способным одурманивать[156].

Проходя в сознании Ивлева стройным рядом, перечень книг Хвощинского завершается цитатой из «Последней смерти» Боратынского: