Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

Вполне реальная книга представляется условной еще и потому, что Бунин вставил в нее стихотворение Хвощинского, стилизовав его под XVIII в. Очевидно, писатель придавал большое значение этому тексту, поскольку он претерпел самую существенную правку по сравнению с первым изданием рассказа в альманахе «Клич» 1915 г., где стихотворение выглядело так:

Обречены с тобой мы оба
На грусть в сем мире лжи и зла!
Моя любовь была до гроба,
Она со мною умерла.

Но ей сердца любивших скажут:

«В преданьях сладостных живи!»
И правнукам своим покажут
Сию Грамматику Любви (4; 483).

Стихотворение, как и заглавия книг из библиотеки Хвощинского, перенасыщено поэтическими аллегориями и штампами, вплоть до самых избитых: «обречены мы оба», «в мире лжи и зла», «любовь до гроба», «любовь со мною умерла», «сердца скажут». Бунин стилизует несовершенное, «любительское» письмо в архаическом ключе с избыточными повторами («в сем мире» – «сию грамматику») и бедными или избитыми рифмами: «скажут» – «покажут», «оба» – «до гроба». Однако можно заметить, что под видом примитивности в тексте сделан сложный логический ход. Если попробовать в порядке пересказа сформулировать смысл этих поэтических строф, то получится: любовь умерла (как и «мы», «любившие»), но наши сердца (сердца «любивших») скажут любви: «Живи!», тем самым оживляя ее. В этом, первоначальном, виде стихотворение может быть понято как поэтическая квинтэссенция фабульной линии рассказа, как лирический выклад, приложенный к рассказу о Лушке и Хвощинском: герои умерли, но их любовь вдохновляет живущих.

В процессе отделки Бунин чрезвычайно усложняет логико-аллегорическое плетение стиха[161]. Главная пружина этого, первоначального, текста – мена лиц, и за ней стоит не XVIII в., а хорошее владение местоименной палитрой Жуковского. В первой строфе сосредоточены три местоимения, соотносимые с первым лицом («мы», «моя», «мною»), во второй строфе местоимения пропадают, вместо «мы» и «я» появляются «любившие», потому что между первой и второй строфой проходит граница жизни и смерти. «Мы» – это и есть «любившие», но в же время «мы» не равно́ «любившим», как не равны душа и тело, поскольку эти «мы» умерли, исчезли, преобразились, перешли из первого в абстрактное и обобщенное третье лицо. Примеров подобных местоименных коллизий в прозе Бунина множество, а самые ранние лирические образчики подобной игры можно видеть в «Сельском кладбище», где, напротив, «они» – безмолвно лежащие в могиле мертвецы вдруг преображаются в «мы», в «нас», обретают дар речи[162]. Одним словом, стихотворение двойственно, его сочиняют как бы два человека – неловко обращающийся с поэтическим языком Хвощинский и автор, придающий простодушным и эпигонским стихам подспудные поэтические изыски. Добавим к этому, что вторая строфа превосходит по качеству первую: забыв о героях, она подводит итог, риторически завершает текст.

Позже Бунин убрал первую строфу (а вместе с ней исчез переход от живых голосов к потусторонним в духе Жуковского), кроме того, было изменено несколько слов в последней строфе:

Тебе сердца любивших скажут:
«В преданьях сладостных живи!»
И внукам, правнукам покажут
Сию Грамматику Любви.