Поэзия социалистических стран Европы

КОЛОКОЛ, У КОТОРОГО ОТРЕЗАЛИ ЯЗЫК

Центр большого города. Музей.

Мокрый, замерзший, огромный, как горе, –
добунтовывать и домучиваться сюда он переселен, -
колокол, у которого за призыв к восстанию, за набатный звон
отрезали язык под корень.

И теперь он здесь: мертвый и вечный – нощно и денно.

Как каске на голове убитого, ему холодно.
Он в голос кричит неслышно. Нет мукам предела!
В камень раскрытым ртом врезался колокол.

Он осужден пожизненно, навечно оставлен, -

На распутье ветров и классов – раскольник в городе.
Может птица коснуться его. Он слышит крики восстаний.
А сам – возмущенный бунтарь – лишен голоса.

Без башни, которая высилась над деревьями и над домами,

без веревки, натянутой, будто мышцы – безмолвный титан, -
каждая радость, каждое горе – мука немая.
Нет языка у колокола. Колокол отрокотал…

Где же язык, чтобы поведать о ветре, о звонкой капле,

О лепете листьев, о прикосновении ласточек?
Ласточки его задевают, и он дрожит, как от кашля -
В спазме бронзы, в оспенный криках распластанных.

Где ж твой язык, чтоб о каждом рыданье звенеть,

Звать к возмущению, качаться в яростном крике?
Все принимает, на все отзывается медь.
Лишь повторяет ржавчина: «Ты – безъязыкий! Ты – безъязыкий!»

Все есть в этой бронзе, дрожащей в предчувствии боя.

Все есть в ней – казни, пожары, муки и горести.
Людские давние боли. Непрерывные боли.
Боли без меры. И без конца. Лишенные голоса.

* * *

Были нежнее, были красивее, с мягким голосом, с ласковой речью,
Те, что внутренним смехом светятся, внутренним светом озарены,
Были прошеные и непрошеные, и в минуту безумья встреченные,
Чтоб потом во сне примирение видеть, зная, что это лишь сны…

Но ты – упрямая, гордая, смелая, чувственная и верная,

В белом платье, в лучах поморавского солнца, теплого, золотого, -
Ты для меня единственная, ты моя молодость первая,
И с нею ты вместе таешь, и каждый раз возвращаешься снова…

ЭТИ СНЫ, ЭТИ СНЫ, ДОМИНИКА