Поэзия зла

Когда я с этим справляюсь, в уме у меня кристаллизуются два четких наблюдения: а) я здесь чуть не закоченела; б) полки в квартире у Саммера заставлены литературными изданиями, преимущественно известных и почитаемых поэтов. Я возвращаюсь к тому, что могло объединять этих двух жертв: получается, он.

Поворачиваясь, я щелкаю объективом во всех ракурсах, сдерживая желание поскорей пройти на кухню. Спальню и тело надо бы осмотреть до прибытия криминалистов; я уже и так потратила излишне много времени, топчась здесь. Где-то на периферийной линии различаю Джексона, но не смотрю на него. Он здесь затем, чтобы наблюдать. Я, собственно, для того же, и мое внимание он не привлекает. Пересекаю комнату, и как раз в тот момент, когда думаю двинуться дальше, в квартиру вваливаются криминалисты – причем не один, а сразу трое, в бахилах и защитных комбезах.

– Детектив Джаз, – представляюсь им я. – Старшая по объекту. Ждите здесь, пока офицер Джексон не даст вам добро. – Бросаю на него взгляд. – Дальше коридора никого не пускать.

Он кивает, а я направляюсь по узкому коридорчику, уже не обращая внимания на холод; прилив адреналина заставляет сердце учащенно трепетать. У единственной, глухо молчащей двери я невольно замираю. Стиснув зубы от внезапного страха (вздор какой-то – ты из полиции или как?), заставляю себя шагнуть в спальню. Остановившись сразу за дверью, окидываю взглядом простую комнату с кроватью, тумбочкой и бурым ковровым покрытием. И – само собой – с обнаженным телом мужчины, на стуле перед кроватью.

Подхожу, чтобы получше рассмотреть этого человека, который уже и не человек. Он – всего лишь оболочка. Ноги и талия привязаны к деревянному стулу. Голова свесилась на грудь. Пол внизу чистый. Если несчастный и был отравлен, его не вырвало.

Присев перед ним, я вглядываюсь, пытаясь подробней рассмотреть лицо – и тут у меня перехватывает дыхание. Я узнаю, что (вернее, кого) я нашла. Передо мной Дэйв из кофейни. Сразу же в ином свете предстают те медицинские книги на полке; дурное предчувствие обретает смысл. То, что это жилье Дэйва, я поняла сразу, как только увидела на стене изображение скелета в рамке.

Я вскакиваю, и разум сам собой воспроизводит нашу с Дэйвом вчерашнюю встречу, сразу после того, как из динамика моего мобильника рванулась аудиозапись стихов:

«Поэзия?» – с улыбкой спрашивает тот, обрабатывая мой заказ.

«Слова для души», – машинально повторяю я присказку своих студенческих лет, когда руководила пен-клубом, который был моим детищем лишь потому, что я не отличалась прилежанием в колледже. Руководство клубом куратор вменил мне как наказание с шансом исправиться, но для меня оно, наоборот, оказалось отдушиной. Загадки в стихах интриговали меня и создавали живую связь с моим дедушкой, который не жалел бессчетных часов, помогая мне с подготовкой к собраниям клуба.

«Для души? – Дэйв насмешливо фыркает. – Больше похоже на белиберду из слов, сметенных в кучу: по отдельности ничего не значат, но в совокупности для каждого свои».

«Приобретенный вкус, – соглашаюсь я, принимая обратно карточку. – Вполне сравнимо с анализом прихотей чьего-нибудь кишечника: как раз то, что врачи делают за деньги. Между прочим, залог твоей будущей профессии».

Он был убит из-за этой самой встречи.

Фактически убит из-за меня.

Изо рта у Дэйва торчит клочок бумаги. Надев на руку вынутый из сумки пакетик, я осторожно извлекаю эту бумажку – и, конечно же, нахожу отрывок стихотворения. Всего две строки, которые я хорошо знаю. Концовка Шестидесятого сонета Шекспира:

Но время не сметет моей строки,

Где ты пребудешь смерти вопреки^[7].

Это стихотворение, помнится, мы в колледже даже анализировали. И не только мы. Для большинства оно о жизни и смерти, о течении времени. Для некоторых – о нетленности бессмертия.

А для меня оно опять же о судьбе. Еще один способ Поэта донести до меня, что этот человек должен был умереть. В силу необходимости. Ради более великой, возвышенной цели: его цели.

Глава 38

Дэйв мертв.

«Потому что я зашла в ту кофейню и с ним заговорила.

Он убил для меня».