Погибшее открытие

«Прошу лиц, видевших бывшего бухгалтера Червякова, сообщить об этом его жене. Ушёл вчера с утра, сильно взволнованный и огорчённый: был одет в серое пальто».

Глава VI Продолжение рассказа бухгалтера

…Чёрные лапки!

Да, господа, на месте рук у меня оказались маленькие, тонкие, покрытые чёрной шерстью лапы. И сам я стоял уже не на двух ногах, а на четырёх лапах. Таковы были результаты невероятного, рискованного, безумного опыта двух бессовестных учёных, который они не постеснялись произвести над живым человеком, даже не предупредив его о возможных последствиях.

Когда сейчас я рассказываю обо всех этих прошлых событиях, я уже знаю значение произошедшей тогда со мной перемены. Знаю, что непонятным для меня способом, профессор Парсов переселил моё сознание, или часть моего сознания, или, наконец, употребляя его собственное выражение моё «чистое я» в животное.

Да-с, именно — в животное… В собаку!..

Но в тот момент, когда взгляд мой впервые упал на злосчастную лапку, я далеко не так ясно воспринимал значение совершившегося события. Ведь я приобрёл не только наружность, но и мозг собаки. Мой собственный мозг остался инертным в парализованном теле бухгалтера, и я потерял всякую связь с ним, а, следовательно, и мыслил исключительно мозгом собаки. Между тем этот беспомощный жалкий мозг животного жил до этого своей собственной жизнью и продолжал её и после моего непрошенного переселения в него, лишь постепенно и очень неохотно начиная повиноваться «мне».

Конечно, мозг собаки не мог сколько-нибудь ярко и ясно осветить мне моё положение. Я смутно чувствовал, что со мной что-то произошло и произошло нечто очень скверное. Но что именно — я совсем не понимал. Памяти о минувшей моей жизни не осталось вовсе или почти вовсе. Для мозга же пуделя зрительный образ лапы был самым обычным и не вызывал никаких беспокойных ассоциаций образом. При таких условиях неудивительно, что моё открытие, — если только можно назвать это открытием, — вызвало во мне лишь глухое, тоскливое волнение, без понимания даже его причин.

Быть может, вам всё же не совсем понятно моё тогдашнее душевное состояние? В таком случае постарайтесь припомнить, не было ли с вами вот какого переживания: вы попадаете в какое-нибудь совершенно вам незнакомое место, и вдруг… вам кажется, что вы здесь уже тут когда-то были. Вспомнить, когда и при каких условиях это происходило, вы абсолютно не можете, но чувствуете, что вы здесь были наверняка… А, между тем, разум говорит, что вы здесь первый раз. Наверное с вами было это хоть раз в жизни?.. Так вот, по мнению теософов, это смутное воспоминание служит ясным доказательством того, что вы действительно были в этом месте, но были до своего рождения, т. е. тогда, когда вы были ещё не тем, что вы сейчас. Конечно, продолжают теософы, вы не можете вызвать в своей памяти отчётливых образов предметов, так как не ваши глаза их видели раньше и не ваш мозг их запечатлел. Это есть явление исключительно душевной памяти.

Не знаю, правы ли вообще теософы, но ко мне их теория вполне приложима, так как я — единственный из людей, пережил действительно научно запротоколированный факт метампсихоза…

Добавлю ко всему сказанному только ещё одно: единственным внешним выражением моего душевного беспокойства было то, что я совершенно непроизвольно и неожиданно для себя закинул голову и завыл тонким, жалобным собачьим воем…

А теперь позвольте продолжать описание фактических событий.

Мой вой был прерван совершенно неожиданно. Я увидел подходящих ко мне двух людей.

Оба были того огромного роста, какого казались мне все люди с тех пор, как я сам, превратившись в пуделя, уменьшился объёмом в несколько раз. Ноги людей представлялись мне огромными и непропорционально длинными; тело кверху постепенно суживалось и увенчивалось совсем маленькою головкою. Такую иллюзию давала перспектива.

Одного из приближавшихся ко мне людей я знал и… ненавидел. Это был ассистент Стыка. Почему он внушал мне такую ненависть, не знаю, но она была несомненна. Другой был мне незнаком. Вероятно, это был профессор Парсов.

Увидев Стыку, я сразу почувствовал такой сильный прилив гнева и страха, что вся шерсть поднялась у меня на спине дыбом, зубы оскалились, и я яростно зарычал на подходивших ко мне людей.

Это, по-видимому, их испугало, и они ушли в противоположный угол комнаты. Я же продолжал лаять и рваться на цепи, к которой был привязан. Через несколько минут ко мне вернулся Стыка, на этот раз он был один. Он наклонился надо мной, не спуская с меня глаз. Очевидно, он ловил момент, чтобы удобнее схватить меня. Его взор обладал какой-то особой мучившей меня силой, вызывавшей во мне просто бешенство. Вдруг, удачно извернувшись, я кинулся на него и впился зубами в его руку!