Поглощенное время (СИ)

- Нет. Нас касаются те из них, кого создаем мы сами. А так - живем мы, живут и они... Я передам - Вам и Эомеру - когда созреет гнойник. Расскажу, что мы сделали. Но, даже если повезет, он всю жизнь будет хромать, нога иссохнет... но, Шванк, в опасности не только он! Следите за собой, пожалуйста! И за тем Вашим другом, который задыхался. Он здоров сейчас?

- Я не знаю, он кается.

- Будьте осторожны. Кушайте, отдыхайте, гуляйте хотя бы Вы!

- До свидания, Скопас. Спасибо Вам!

***

Кушайте, отдыхайте, гуляйте! А почему бы и нет? Последние дни Гебхардт Шванк, трувер, не мог даже прямо сидеть за столом и читать, а уж писать, сочинять... Кушайте, отдыхайте, гуляйте. Так он и сделал. Сначала пошел в пивную и съел там пирожок - сам не понял, с чем, и аппетита у него не прибавилось. Когда выпил кружку крепкого пива, понял, что пирожок был с грибами.

Шванку было до тошноты противно. Старый и капризный злыдень Эомер согласен с тем, что Пикси сделался наживкой; да и сам Пикси этого хочет, их обоих интересует только Пожирательница Плоти. Смешной Филипп, он гонялся за нею, как мальчик за бабочкой, пусть это и выглядело как соблазнение, как убийство... На самом деле Филипп хотел всего-навсего поймать ее и посадить в клетку - если найдется для такой подходящая клетка. И Скопас, лекарь Коса - человек добрый и заботливый. Каково ему быть палачом для этого мужичонки? И мальчик, который так был уверен, что сможет напугать его, Шванка...

Тут Шванка чуть не вырвало, и он пришел в совершенное бешенство. Если кто и виноват, так этот сумасброд, самодур, епископ Панкратий! Роман ему подавай, а как и когда его писать?! Послал их, беззащитных, на неизвестность - и даже результатом не интересуется, у него, видите ли, переговоры!!! Тут Шванку полегчало, и вместо тошноты появилась изжога. Он громко испустил ветры, и его тут же выставили из пивной. Что ж, про епископа Панкратия мы запомним. Запомним!

Кушайте, отдыхайте, гуляйте! Гебхадрт Шванк на выпрямленных ногах, печатая шаг, отправился на базар, да не на привычную барахолку, нет! Он пошел туда, где продаются новое платье и новые вещи. Там, отчаянно и ядовито торгуясь, он купил себе плотные синие штаны, деревянные башмаки, сразу пять пар пестрых шерстяных носков, две рубашки - не белые, как привык, а ярко-голубую и оливково-зеленую, широкий пояс и нож в ножнах, еще больше и тяжелее прежнего. Сложил все это в новый заплечный мешок и отправился куда глаза глядят.

***

После четвертой кружки в еще каком-то заведении Шванк сказал:

- Оп-па! А вот и ты! - оставил медячок под солонкою и вышел.

Увидал он крысу, но очень крупную. Подошла зверюга вроде бы доверчиво; посмотрела, не упадет ли что со стола, получила с шута кусочек хлебца, вымоченный в пиве, изящно вильнула хвостом и понесла подачку к выходу. Шванк, стараясь не шуметь, не тревожить ее, отправился следом. Может быть, это была та самая крыса, что дразнила Филиппа на могильниках, но, вероятнее всего, не та.

И Гебхардт Шванк шел себе и шел, следил, как она уворачивается от сапог, деревянных башмаков, от туфелек и от копыт, глядел под ноги и при этом сам как-то не наталкивался на прохожих.

Может быть, крыса была именно та самая. Уж очень долго она не пыталась свернуть, улизнуть, куда-то спрятаться... Но, когда наметился вечер, крыса все-таки свернула. Она прямо с места вскочила на воз сена и - дальше Шванк не увидел - то ли побежала дальше, то ли где-то зарылась в стебли. Шут чихнул - не будешь ведь спрашивать у возчиков: "Мужики, вы тут крысу не видали? Серую, здоровую?", не будешь и сено разгребать... Что подумают трезвые возчики о таком вот пьяном шуте?

Шванк ушел за обозом из города, а потом стоял за воротами и пропускал ездоков дальше, воз за возом. Была у него одна странная особенность, из-за которой он обычно избегал попоек. Начиная пьянеть, все вокруг он видел ясно, и лишь люди казались ему темными тенями, размазанными по воздуху; после такого хотелось набраться еще больше - если это удавалось, то люди снова становились плотными, еще живее прежнего.

Так шут стоял, проветривался и провожал возы. В конце концов показалась почти пустая телега, только черная, как лаковая шкатулочка. Детали у телеги были обыкновенные, грубые, мужицкие, а колеса с пронзительным скрипом. Так что черное ее изящество казалось совершенно неуместным и даже страшноватым. Катила телегу пара старых и тощих белых кляч в гречке. Телега остановилась, и Шванк успел только вяло подумать: "Ну, будет мне сейчас за недобрый глаз..." и даже не потянулся к ножу; знал он, что отточенные ножи на рынке продавать запрещено, во избежание...

Но возница радостно спросил:

- Мужик, выпить хочешь? Надо флягу-то кончать.

- Хочу.

- Тогда садись!

Шут устроился рядом; в руки ему была тут же сунута фляга, чем-то плескавшая у самого дна. Шванк глотнул вонючего огня, раскашлялся - и возница в его глазах немедленно ожил, обрел уютную плоть; это был длинный рыжий малый с плоским скуластым лицом.

- На здоровье! - сказал возница.

- А в честь чего пьем?

- Так ты посмотри!