Погода нелётная

— Беситься, — недовольно поправил Макс. — Я не один раз падал, и ни одна виверна не выкидывала такой ерунды. Да и травма-то пустячная!

Маргарета пожала плечами. Кому-то, может, и пустячная; а кто-то, может, сломался бы от неё одной и тихо слетел в умиральный карьер. Чужая душа — потёмки; уж тем более вивернья.

На базе в Монта-Чентанни ходила грустная байка про виверну по кличке Солнышко, которая долгие четыре года летала с одним и тем же всадником. Когда только началась война, их подбили, — и по воле рокового случая снаряд выбил человека из седла, вовсе не затронув зверя.

Она пыталась поймать его в воздухе, а потом выла на земле, оплакивая своего человека. Кто-то пытался подозвать её, увести, но виверна не пошла. Свернулась вокруг горящего тела так, что злой зелёный огонь сожрал и её тоже.

Живьём Маргарета никогда не видела ничего подобного, но чем не шутит Господ? Всякое ведь бывает; в мире довольно и чудес, и чудовищных совпадений, и страшных несправедливостей.

Может быть, у Рябины тоже есть сердце. Может быть, это сердце болит.

— Она могла испугаться падения. Почему нет? Звери боятся и смерти, и боли.

Макс скривился:

— Глупости. Если бы звери боялись хоть в половину как люди, они бы все улетели на другие столпы. Им всё игра, они не понимают.

Звери не понимали, с этим трудно было спорить. Наверное, совсем нельзя резать крыльями бурное местное небо, если знаешь, что смертен. А с другой стороны — понимают ли люди? Своя смерть — она всегда как будто… не бывает.

Маргарета много думала об этом когда-то. До того, как стала хороводом из собственных теней.

Макс тем временем упрямился:

— Если бы она боялась упасть, она бы и с тобой не полетела. И никакая клубника не помогла бы.

— Может, она как-то связала, что упала именно с тобой?

— Я-то тут причём? Это же не я решил рухнуть на ровном месте!..

— Ну, может быть…

— Бредятина.

Он морщился и говорил в сторону безапелляционным тоном человека, который чувствует, что не прав. И Маргарета сдалась:

— Ладно! Хорошо. Как ты собираешься её искать? И как она вообще?..

— Как, как… цапнула, заистерила и улетела.

— Погоди, цапнула? Макс, она что, тебя укусила? Надо сообщить в центр, это не шутки, нужно, чтобы они…

— Чтобы они что? Пристрелили её, как бешеную? Она не бешеная!

— Если виверна напала на человека…

— Она не напала.

— Тут же люди живут! Посёлок меньше в получасе лёту! На озере рыбаки! А если они…

— Ничего не случится. Она наверняка просто…

— Макс, ты головой ударился? Десять часов прошло! Она может быть… она вообще где угодно может быть! И если она…

— Не психуй, — грубовато сказал Макс.

Маргарета треснула его с такой силой, что заболела рука. Макс моргнул, и его взгляд нааконец-то сфокусировался в одной точке.

— Ай, — запоздало сказал он.

Интонация вышла какая-то обиженная и вопросительная. А последовавшее молчание — тяжёлым.

— Она не бешеная, — повторил Макс. — И она не укусила, а так… зубами клацнула. Не до крови. Видишь? Всё целое! Никаких хищных виверн в твоём драгоценном лесу!

Маргарета оглядела его руки придирчиво и даже закатала рукава. На правом предплечье у Макса золотились светлые тонкие кудряшки, в на левом волос не росло и кое-где виднелись старые, побледневшие кольца шрамов — должно быть, обожгло пузырящимся вражеским пламенем. На пальцах тоже было порядочно отметин, а рубец в основании большого пальца выглядел так, будто шили наскоро и иглой для виверньих крыльев.

Но свежих ран действительно не было.

И виверны, и драконы были по большей части травоядными. В расщелинах провалов они жрали травы и обдирали с камней мох, иногда стаи налетали на близлежащие леса и обтёсывали лиственные деревья до ровных гладких колышек. Детёныши иногда ели птичьи яйца и не гнушались падали, но взрослые здоровые особи ни на кого не охотились. Тем не менее, иногда звери болели тем, что люди называли драконьей чумкой, и тогда начинали пить кровь — животных и людей.

Решение было только одно: отстрел.

— Она испугалась, — снова сказал Макс. — Может быть, знаешь, это из-за… у неё так-то своя история.

— История?

Рябина была — не простая виверна. Рябина отлетала половину войны, только не при дивизионах, а при дипломатическом корпусе.

Она была, как сам Макс, — в каком-то смысле символом. Огненно-рыжая, грациозная и стремительная, виверна красовалась перед врагом, пока церемонные дяди неумело делали вид, будто пытаются договориться. На ней летал посол Бенвенуто Мессина, и всадник из него был никудышный, но вряд ли чужаки умели это оценить.

Бенвенуто был из тех, кто говорил резко, будто не переговоры вёл, а рубил правду-матку. Прямолинейный и агрессивный, он мог заявить прямо, что нам ничего не стоит выпереть со столпа всех чужаков, а если вдруг они не пойдут добром, то для того есть военная промышленность. Такие люди, должно быть, тоже нужны, чтобы на их фоне слова более сдержанных лиц казались привлекательнее, — но кончают они плохо.