Погода нелётная

Он снова потёр лицо ладонями. Маргарета сидела рядом с ним на кровати, очевидно ненастоящая и совсем как живая, искривлённая, сгорбленная, растерянная.

— Ты ведь… — тень Маргареты проглотила слово «герой», почти так же, как недавно сделала это настоящая Маргарета. — Ты всё сделал правильно. Тебе не в чем винить себя, ты знаешь? И наказывать не за что. Твоё место там, в городе, среди людей, среди…

Я убил тысячи человек, хотел сказать тогда Макс. После первого вылета меня трясло, как сопливую малявку, и не блевал я только потому, что было нечем, — одни болезненные спазмы пустого желудка и привкус желчи во рту. А потом я научился. Я привык. Я убивал людей, и часть из них, видит Господ, были отъявленными отморозками и заслужили свою смерть, а часть…

Ещё я убил ту женщину, что пела колыбельную над пустой коляской. И много других чужаков, у которых, как и у меня, просто не было выбора. Моя большая удача в том, что я мог смотреть на всех них с высоты, как на фигурки в игре, которые падают и ломаются. Моя большая удача в том, что лишь немногих из них я видел достаточно близко, чтобы они могли прийти ко мне в кошмарах.

Это и есть цена геройства — лица, которые ты не можешь забыть?

— Ты всё сделал правильно, — повторила тень Маргареты. Настоящая Маргарета не смогла найти слов, просто сидела рядом и держала его за руку. — Ты молодец.

Тогда Макс был здорово не в себе. У него дрожали руки, а взгляд бездумно шарил по розовому закатному небу и пушистым макушкам деревьев, так похожим на мох, и от этого внутри сжималась пружина. Эта пружина требовала вскочить на ноги, бежать, что-то делать, скрести полы до сломанных ногтей, умаяться до темноты в глазах.

Больше ни о чём Макс тогда не думал. Но — надо же — что-то в нём смотрело вокруг и запоминало. И сейчас вдруг он вспомнил стеклянный взгляд, с которым Маргарета говорила слово «правильно».

Макс думал, что знает людей, которые меняли после войны фамилию и бежали на край столпа, чтобы спрятаться там за безликими тряпками. Макс думал, что знает: все они предатели, всем им есть, в чём себя винить, все они должны сгнить в глуши, в нищете и позоре.

Теперь Макс подумал, что и сам делает почти то же самое. И его Ромашка…

— За что наказываешь себя ты?

Он бездумно провёл рукой по покрывалу, и тень Маргареты растаяла, как и не было. Осталась только вмятина от ладони и пыль, кружащаяся в свете.

Макс спрашивал несколько раз, прямо и исподволь. Но она отвечала уклончиво, отвлекала его поцелуями и прочими вредностями, заговаривала зубы. Маргарета выглядела человеком, отчаянно не желающим вспоминать о давней ошибке, — запутавшимся, безразличным и потерянным.

Маргарета заперла себя на старой, никому не нужной станции, как в тюрьме. Она прятала глаза и превращалась при всех гостях в привидение. Она считала, будто он, Макс, чего-то достоин, — уж в отличие от неё, конечно.

Для Макса не стояло вопроса, хочет ли он быть с ней. Маргарета была его девчонка, и Макс обещал ей вернуться.

А себе обещал — разобраться. Было бы кому врать: конечно, он простит её, что бы там ни случилось на самом деле. Макс ведь и сам — вовсе не господен лик, не правда ли? Ему ли притворяться, будто люди бывают только хорошие и плохие?

Она держала его за руку, когда Макс мог видеть лишь черноту и мох. Она помогла ему, хотя сама вряд ли знала, чем именно; Макс тоже не знал. Но чтобы перешагнуть, нужно понять сперва, что перешагивать. И даже если Маргарета хочет играть в молчанку, Макс…

Макс уже достаточно молчал.

— Да, — сказал Макс, вымученно улыбнувшись. — Да, это я.

Он старался смотреть поверх газеты, в которой снова напечатали его лицо. Он уже не стремился даже понять, в чём был повод, просто стоял перед светлым полотном и улыбался, а потом обходил газетные ларьки дальней дорогой.

— Извините. Я могу?..

Женщина смешалась, смутилась. Ей было всего-то около тридцати, но выглядела она куда хуже. Тяготы прошедших лет отметились в ней щербатым ртом, которого улыбчивая толстушка отчаянно стеснялась, дряблыми «ушами» над локтями и оплывшим, обрюзгшим лицом. Носогубные складки на уставшем лице казались вырытыми трактором.

Женщину звали Ромола Ферри, она жила в Лонго и в одиночку растила сына. Макс привёз ей цветов, а в булочной взял крендель с маком. Воспользовался её растерянностью — лицо из газеты! в её бедной кухне! — обосновался на узком табурете рядом с плитой, попросил воды, извинился за вторжение и сказал каких-то красивых слов.

А потом вытолкнул из себя:

— Маргарета Бевилаква. Вы были знакомы, и я хочу… я хочу знать, как она умерла.

Кажется, она удивилась. Они все удивлялись: дом Ромолы Ферри была шестым адресом, который Макс посетил за эту неделю. Ему пришлось выдержать долгий и не очень-то приятный разговор с руководством, подкупить архивистку конфетами и очаровательной улыбкой и отдать немалые деньги за билеты на поезд и даже один полёт на драконе. Раньше он слетал бы на виверне, но теперь… теперь смотреть на облака всё больше приходилось снизу вверх.