Погода завтра изменится

Улыбаюсь и дышу тяжело, как загнанная лошадь, и улыбка на моем лице, наверное, кажется приклеенной. Мне часто говорят, что я не умею улыбаться. Подумаешь, важность какая! Может, специальный курс по улыбкам пройти? Ладно, обойдусь как-нибудь без улыбок.

— Было дело... — повторяю.

— Под Полтавой?

— Точно. Как вы угадали?

Неожиданно я испытываю к этой девушке безграничное доверие.

— Между прочим, одно время я занимался боксом. Потом бросил. Потом не до бокса было...

— Почему? — спрашивает девушка.

Красивая все-таки она, снежная королева. Но мое доверие к ней так же неожиданно пропадает.

— Причины разные... — говорю. — А вы давно здесь обитаете?

— Целую вечность. Нас, как видите, уже и снегом успело занести.

— Вы откуда приехали?

Она смотрит на меня, прищурившись, будто прицеливаясь. Сейчас уколет взглядом. Нет, не уколола... Длинные заиндевевшие ресницы дрогнули, она отвела взгляд и сказала, приятно растягивая слова:

— Из Ма-а-сквы. Вы бывали в Москве?

— Нет, не бывал. Не приходилось. Большой городище, наверно?

— Еще бы! — исчерпывающе говорит она. — Я жила на Большой Бронной.

— Разве еще и Большая есть? — удивляюсь я. — Я знаю песню про Сережку с Малой Бронной...

— Есть и Большая, — говорит она. — Только не понимаю, почему их назвали так. Большая Бронная намного меньше Малой. — Она улыбается, наверно, ясно представив себе эти малые и большие московские улицы, шумные дворы и все такое, что недоступно даже воображению моему. Подумать только: Москва!

— А иногда мы бегали к Театру сатиры и встречали знаменитых артистов... А во дворе одного из домов на Малой Бронной — мастерская известного скульптора. Мы приходили к нему, и скульптор показывал нам свои скульптуры. А еще неподалеку от нас старый собор. Такой огромный-преогромный. И старый такой... говорят, в этом соборе венчались Пушкин и Наталья Гончарова.

Она говорила торопливо, щедро пересыпая слова звуком «а». И мне этот звук казался сейчас каким-то совершенством, самым главным в русском языке. Недаром же и в алфавите букву «а» поставили на первое место.

— А потом выпускной вечер. А потом... Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье!..

— У вас родители в Москве? — спросил я.

— А где же им еще быть?..

— И они вас отпустили?

— Отец — да. Мама — нет. А я, между прочим, принципиально уехала. Утверждают, что если отец какой-нибудь ответработник с большим окладом или профессор с именем, то дети их — потенциальные тунеядцы. Вот я взяла и уехала.

— У вас отец профессор?

— Нет, военный. — Она засмеялась. — Генерал от инфантерии.

— А-а... — сказал я удивленно и, нахлобучив шапку, засунул руки в карманы телогрейки.

— Ну, всего вам... до свидания.

Девушка шагнула за мной.

— Постойте.

Я остановился.

— Постойте... У вас же вся щека белая.

Она взяла горсть снега и приложила к моей щеке.

— Разотрите. Да не бойтесь, сильнее трите. Вот так... Теперь все в порядке. Вы на нашем... на пятом участке будете работать?

— Нет. На втором. До свидания.

Я шел прямо по сугробам. Снег набивался в валенки и таял.

— Меня, между прочим, Ритой зовут, — сказала она вдогонку.

Я не обернулся. Сделал вид, что не расслышал. Мне было жарко. Я чувствовал, как горят мои щеки, и удивлялся, что даже снег может быть теплым и может отогревать...

III Оптимизм. Упрямство. И старая телогрейка

— Второй участок — это ничего. Пустырь, голое место.

Так сказал маленький, энергичный человек в кожаном пальто и засмеялся заразительно, как только могут смеяться мальчишки. Он и похож был на большого мальчишку, этот маленький человек в кожаном пальто.

Кто-то возразил ему:

— Ну, Иван Борисович, какое же это голое место, когда кругом лес?

— Лес не в счет, — сказал маленький, решительный и властный человек.

Я спустился к реке. Мерзлая земля гулко ухала под сапогами. Лед на реке был неровный, потрескавшийся и кое-где уже отступил от берегов.

— Второй участок — это ничего! — повторил я чужую фразу. Она показалась мне полной глубокого смысла, и я отчетливо, с какой-то удивительной ясностью представил себе жизнь на этом «голом» участке: однообразную работу днем и беспросветную скуку по вечерам.

И откуда у людей столько этого... оптимизма?

Еще нет на берегах Турыша бетонных устоев.

Еще не вырыли ни одного котлована.

Еще не смонтированы копры.

Еще на месте будущего поселка шумит лес, а в глубоких оврагах среди густого кустарника пламенеют гроздья калины...

Еще не нарушена вековая тишина. Но пришли люди. Проторили первую тропинку. И сказали: «Будет».

И откуда у людей столько упрямства?

Я разжевал стылую, горьковатую ягодку калины и выплюнул на снег. Мне нестерпимо захотелось стать упрямым, решительным, властным и, может быть, носить кожаное пальто. Но последнее я тут же отверг, пожалев свою старую телогрейку.

IV Как называется болезнь?

На работу я не пошел. Болею. Утром Виктор достал из своей походной аптечки градусник и, стряхнув, сказал:

— На-ка, старик, смерь температуру.

Ртутный столбик показал 37,8.

— Температурка детская, — усмехнулся Жора.

— Придется полежать, — сказал Виктор.

— Ерунда, — возразил я.