Погоня за ветром

— Ну, нам пора вернуться в шатёр. Ваша супруга, наверное, скучает без нашего общества. — Вацлав взял Льва за локоть и увлёк его за собой.

Так между галицким и богемским королями был заключён тесный союз.

84.

Опасения Льва вскоре подтвердились. Когда галицкие и луцкие ратники вместе с дружиной мазовецкого князя обступили Краков, среди Конрадовых бояр открылась измена. Можновладцы, соблазнённые предложениями засевшего в городе Генриха Продуса и его сторонников, мещан-немцев, стали переходить на сторону осаждённых и уводили от крепости своих воинов. Конрад гневался, но сделать ничего не мог. Дружинникам Льва и Мстислава пришлось довольствоваться полоном и добром, захваченным в испустошенных окрестностях Кракова и Сандомира.

Сейчас Лев лишь со снисходительной улыбкой вспоминал о своём прежнем яростном желании владеть Краковом и всей Полыней. Да, конечно, короны, роскошный двор, приёмы, пиры, признание в Европе — это тешит самолюбие, но это только внешний лоск, под которым сокрыты бесконечные, поражающие своей беспощадностью дрязги панов и гонористой шляхты. Раздел малопольских земель с богемским королём был мыслью более заманчивой, но её приходилось откладывать на будущее — с востока, из степей, снова тучами ползли грозные пугающие вести.

Сидя на раскладном стульце перед стенами неприступного Кракова, хмуро взирая на зубчатые квадратные башни, на сверкающие на солнце булатные шлемы защитников города, Лев, едва ли не впервые, стал думать о бессмысленности и ненужности всего творимого ими. Будь она проклята, эта извечная борьба за столы, за власть, отнимающая все силы без остатка! Она безнадёжна и нелепа. Вот дед, Роман Великий. Объединил в своих руках Галич и Волынь, овладел Древним Киевом, пригнул к земле Литву, а потом вмешался в мелкие распри поляков и по-глупому сложил голову, угодив в засаду под Завихостом. Кстати, подстроил деду ловушку не кто иной, как этот противный, мерзкий старикашка Конрад, воображающий, что они с Мстиславом воюют за его право носить королевскую корону. Что ж, мир воистину тесен.

Главное, к чему пришёл в своих размышлениях Лев — это то, что всегда, в любом деле, большом или малом, надо уметь вовремя останавливаться. Дед, всецело охваченный порывами честолюбия, остановиться не сумел и сложил голову. Он, Лев, тоже только с приходом старости научился удерживать свои желания, иной раз он бывал излишне упрям, излишне горд и тороплив.

Внезапно вспомнилось убиение Войшелга. Лев перекрестился и отогнал мрачные видения. Не время.

Одного из предателей-панов, Пилецкого, галичане захватили в Вескидских горах. Пан, потеряв в стычке своих ратников, был обезоружен и приведён в лагерь ко Льву.

Князь долго безмолвно смотрел на гордое, напыщенное, исполненное самодовольства бритое лицо можновладца с пышными, вислыми усами, с чубом, лихо закрученным и ниспадающим на чело.

Пилецкий важно вышагивал в дорогом зелёном кунтуше, щедро украшенном самоцветами, в высоких сапогах красного тима со звонкими венгерскими шпорами, в заломленной набекрень шапке куньего меха.

«Словно и не в плен попал, а на приём или на снем явился», — вид гонтего ляха вызвал у Льва глухое раздражение.

Пилецкий был уверен, что сейчас «русский круль» возьмёт с него большой выкуп и отпустит, и потому держался нагло и самоуверенно.

Что ему гривны?! Он следующим же летом сдерёт семь шкур со своих холопов, пусть хоть придётся стегать их плетьми до костей. А ещё он возьмёт большие пошлины с проезжих купчишек из Регенсбурга — мытное, весчее, повозное!

Не о чем вздыхать и кручиниться было богатому пану!

Так и спросил напрямик:

— Что от меня надобно, господарь добрый? Назови свою цену.

Он не понял, что этими словами привёл Льва едва ли не в бешенство и тем самым подписал себе приговор. Правда, галицкий владетель сдержался, подавил вспышку ярости, лишь усмехнулся злобно и повернулся к двоим гридням.

— Дмитр! Василько! Повесьте пана Пилецкого вон на той осине. Пусть поболтается в петле! — приказал он, окидывая изумлённого, ошарашенного ляха ненавидящим, мрачным взглядом исподлобья.

Спесь не позволила можновладцу пасть на колени и молить о пощаде. Пан сказал только, понимая, что прощения ему не видать:

— Убивец ты! Вор, лихоимец! Зверь!

— Быстрей! — не слушая его, крикнул гридням Лев.

...Грузное тело пана тяжело повисло на хрупком древе. Лев взглянул на его посиневшее округлое лицо с вывалившимся языком, презрительно сплюнул, обернувшись, велел скликать на совет воевод.

«Надо уходить отсюда. Возвращаться во Львов. Не время польские дрязги разбирать». — Он понимал, что будущее его самого и его княжества решается сейчас не здесь, а на востоке, в степях и на берегах Волги.