Погоня за ветром

Затем он, впервые за последнюю седьмицу, спокойно заснул. Альдона смотрела в его бледное, безжизненное лицо и усилием воли сдерживала слёзы. Только сейчас она вдруг со всей полнотой и ясностью осознала, что становится вдовицей. Мыслям о грядущем вдовстве уже ничто не мешало. Слабая искорка надежды погасла.

Был хмурый день, в слюдяное окно ударял свирепый ветер, какие часто бесчинствуют на Волыни в предзимье. На ставнике перед иконами мерцали лампады. Тонкий запах трав стоял над постелью умирающего.

Шварн ровно, слабо дышал. Альдона задремала, сидя в кресле, уронив голову на мягкий бархат. Внезапно, словно от толчка, она пробудилась.

«Всё! Преставился!» — Острое жало ударило ей в сердце, она даже вскрикнула, увидев, как на устах Шварна проступает черноватая пена.

Дав волю чувствам, она бросилась к его телу, уткнулась лицом в одеяло и громко, захлёбываясь слезами, с внезапно нахлынувшим отчаянием разрыдалась.

— На кого оставил ты меня, ладо?! Как отныне мне без тебя жить, жалимый?! Яко горлица бедная на сухом древе, стану век вековать! — запричитала она.

По хоромам забегали слуги, появились гридни, возле крыльца конюхи спешно седлали свежих коней.

В Луцк, во Владимир, в Литву помчались стрелами гонцы, неся с собой печальное известие.

...В Перемышль, в мрачные каменные палаты, ворвался посланник Констанции. Весь забрызганный грязью, мокрый от пота и дождя, шатаясь от усталости из стороны в сторону, он взволнованно объявил поднявшемуся с лавки ему навстречу Льву:

— Князь. Твой брат Шварн умер в Холме. Княгиня Констанция велела передать... Чтобы ты торопил коня... Бояре кличут тебя на галицкий стол.

Лев оживился, чёрные глаза его загорелись огнём. Хмурость и уныние, неизменных спутников его последних месяцев, сияло как рукой.

— Бенедикт! Павша! — рявкнул он. — Дружину малую вборзе выводите! Мирослав! В Бужск гонца снаряди, к Варлааму! Пусть со всеми воями к Холму спешит!

«Наконец! Господи! Слава тебе!» — Первой мыслью была радость.

Но тотчас подумалось о несчастном Шварне.

«Ох, братко, братко! Зачем принял ношу непосильную на рамена свои?! Раздавил тебя, братко, груз тяжкий».

Лев смахнул со щеки слезу, быстро завернулся в плащ, нахлобучил на голову шапку с собольей опушкой и подбитым зелёной парчой верхом.

С мрачным вздохом он забрался в седло, вместо стремени опираясь ногой о чью-то угодливо подставленную спину.

Обернулся, крикнул:

— Ступаем! — и ударил боднями по бокам резвой гнедой кобылы.

Дул ветер. Князь стискивал обнажённой рукой поводья, исподлобья смотрел вперёд, на узкую ленточку грязного шляха. Падал снег, стлался внизу, кружился вокруг копыт.

Лев думал о будущем, о том, что он станет делать, когда займёт вожделенный отцов стол.

«Рано! Сперва сесть надо! — одёрнул он сам себя. — Не об этом пока дума! А Шварна жаль! Жаль, что впутал он себя в тёмные дела. Не сейчас — давно, с самого начала. И потом — Литва. Примет ли она меня? Нет, вряд ли. И что же тогда, идти на неё войною? Глупо это. Их не покоришь, если даже всю Червонную Русь поднять. А тут ещё татары за спиной, Ногай, Орда! Нет, долой, прочь эти думы! Рано! Рано!» — Лев отгонял от себя назойливые, как мухи, беспокойные мысли, но снова и снова возвращался к ним.

Вдруг вспомнилась ему отцовская коронация в Дрогичине. Вот корона, присланная римским папой — алый бархат в золотой оплётке. Корона вся соткана из златых листьев и веток и увенчана наверху большим крестом.

Играет орган, музыка льётся сверху, она словно нисходит со сводов храма. Бояре, в разноцветных пышных одеяниях, в собольих, куньих, горностаевых мехах, плотной группой стоят у подножия трона. На шее князя Даниила — толстая золотая цепь в три ряда, она сверкает, вспыхивает, озарённая светом хоросов.

Лев потряс головой, заставил себя отвлечься.

Сколько минуло лет с той поры? Двенадцать? Нет, больше — четырнадцать! Ему, Льву, не было тогда ещё тридцати пяти, он сидел по правую руку от престола, смотрел, восхищался, завидовал, готовил себя исподволь продолжать отцовы дела.

Вышло всё иначе.

Мчится по грязному шляху гнедая кобыла. Холодный ветер швыряет в разгорячённое лицо колючие снежинки. Впереди, за окоёмом, маячит золотой стол Червонной Руси. Впереди ждёт Льва долгий и тернистый путь.

45.

Мраморную раку с останками Шварна поместили в соборе Иоанна Златоуста, в приделе рядом с гробами его отца и брата Романа. На похороны собралась семья и родственники покойного, а также многие видные бояре из Галича, Владимира, Луцка, Белза, других городов. Были и литовские князья и нобили, все они скорбели, горестно вздыхали, опускали очи долу. Шварн был для литвинов чужим, но его любили за молодость, простоту и доброту. После долгих кровопролитий и междоусобий, какие терзали Литовское княжество в годы правления Войшелга, время Шварна стало для литвинов порой покоя и тишины.