Погонщик волов

Мать прикусывает губу. Лопе, можно сказать, перебирается по сплавным бревнам через пруд. Его все время подстерегает опасность ступить мимо. Вот секундой раньше скользкое бревно чуть не выскользнуло у него из-под ног. И теперь ему нужно время, чтобы восстановить равновесие. Вот он уже опять стоит прямо и отыскивает глазами очередное бревно, на которое можно ступить. Он рассказывает, как Ариберт фон Рендсбург на четвереньках ползал по песку и не мог встать на ноги.

— Тогда-то все и случилось, бумажник вылетел у него из кармана, а он ничего не заметил, потому что был пьян встельку.

— И ты это все так точно видел?

— Да уж на что точней.

Мать дергается. Жандарм останавливает ее жестом.

— Подождите, подождите! До вас тоже дойдет очередь. Итак, когда же ты его взял?

— Сразу после того, как Ариберт уехал, я подбежал и схватил бумажник.

— А ведра? Ты же, помнится, вышел по воду, стало быть, ты имел при себе ведро либо какую-нибудь бадейку?

— Ах да, ведра… Ведра я взял, когда…

— А вчера вечером ты был одет, как сегодня? — перебивает его Гумприх.

— Точно.

— Значит, что же ты говорил про ведра?

— Про ведра?.. Ну, когда я взял бумажник…

— Кстати, куда ты его спрятал? Не в руках же ты его унес.

— В карман пиджака. — И Лопе указывает на свою грудь.

— В карман? В какой карман? Ты сегодня вроде одет, точно как вчера.

— Нет, нет, это я нечаянно сказал… Я его сунул под рубашку.

— Под рубашку? — И Гумприх искоса бросает на Лопе недоверчивый взгляд.

Мать хочет пройти в спальню. Ее крепкое тело содрогается от рыданий.

— Куда это вы собрались, фрау Кляйнерман? — иронически любопытствует Гумприх и, растопырив руки, преграждает ей путь. — Теперь ваша очередь говорить.

— Я как раз и собираюсь, — отвечает мать решительным голосом. — Я просто хочу сперва поглядеть, из какого окна мальчишка все это видел.

— Значит, он рассказал неправду?

— П-п-правду с-самую н-настоящую. — Отец вскочил с лежанки и, пошатываясь, движется на Гумприха. — Беда мне с этим подзаборником, да и только. Это у него не от меня, господин вахмистр, наверняка не от меня. Все потому, что он приблу…

— Господи, — взвивается мать, — вот расшумелся! Ступай лучше в чулан да проспись.

Но на сей раз отец выходит из повиновения.

— Честь имею, господин вахмистр, только это такая сатана в юбке, у ней прямо на языке колючки, но уж насчет спереть, насчет спереть — этого быть не может. Это все гаденыш, это все он, не я его делал, господин вахмистр, честь имею, не я.

Гумприх шарит в заднем кармане, достает наконец оттуда кошелек, из кошелька — одну марку и протягивает ее отцу со словами:

— Не в службу, а в дружбу, Кляйнерман, принесите-ка нам с вами чего-нибудь выпить. Может, после водки мы скорей до чего-нибудь договоримся.

Отец тупо глядит на бумажку в своей руке, потом, качаясь, бредет к двери. Крепко-накрепко уцепившись за косяк, он еще раз оборачивается:

— Только уж придется вам подождать, господин капрал.

На кухне — тишина. В воздухе — чад от подгоревшей картошки.

— Так правду он рассказал или нет? — повторяет Гумприх, обратясь к матери.

— Конечно, неправду, он следил за мной, когда я это делала.

— Из какого же окна он за вами следил?

Мать подводит жандарма к правому из окон, выходящих во двор. Лопе что-то смекает про себя. К вопросу о пиджаке он был не готов, но когда отец заступился за мать, Лопе не мог признаться, что это был не он. Потому что мать могут засадить в тюрьму, как Ханско, сына Тины Ягодницы. Лопе уже почти одолел пруд со сплавными бревнами, но тут оказалось, что за прудом его поджидает топкое болото, через которое не перейти.

Жандарм Гумприх смотрит в окно, сперва в закрытое, потом в открытое. Мать продолжает его убеждать.

— Ну что ж, парень вполне мог наблюдать все это из окна, — гудит себе под нос жандарм. И вдруг набрасывается на Лопе, словно мясникова собака: — А теперь, дружочек, изволь говорить правду. Ты, никак, провести меня вздумал? Тогда я тебе покажу, тогда ты у меня узнаешь, где раки зимуют.

— Да, — говорит Лопе, дрожа всем телом.

— А я повторяю, что он врет! — надсаживается мать.

— Ты, сопляк, чего добиваешься? Думаешь, раз у тебя молоко на губах не обсохло, так на тебя и управы нет? Нет, ты хоть и мал, а продувная бестия, как я вижу… Вот угодишь в исправительную колонию…

Слезы.

— Да, да, да, господин жандарм, я и хочу, чтобы меня наказали. Я знаю, что человека положено наказывать, если он…

Жандарм Гумприх возится со своей фуражкой, приподнимает ее, утирает пот.

— Я отказываюсь что-либо понимать. Значит, вы оба замешаны.

— Да вы, никак, рехнулись, Гумприх? Что же, я, по-вашему, подбивала мальчишку на воровство? — резко перебивает мать.

Гумприх снова подходит к окну. Под окном уже собралась изрядная толпа любопытных.

— Вы чего тут столпились, вам что, больше делать нечего? — рявкает Гумприх. Потом, обращаясь к Пауле Венскату, командует: — Сбегай за ночным сторожем, да чтобы одна нога здесь, а другая там.

Пауле резво берет с места.