Погонщик волов

Пауле Венскат готов лезть на стенку, когда его называют мальчиком на побегушках. Никакой он не мальчик, а ученик сапожника, слава тебе господи. Большую часть своего времени он проводит на улице: надо собрать изо всех крестьянских домов башмаки, которые просят каши. А потом, когда мастер досыта накормит башмаки кашей и подкинет к ним толстые подметки, Пауле разнесет их обратно. Еще ему нужно приглядывать за двумя малышами сапожника Шурига. Малыши играют на выгоне, и, проходя мимо, Пауле всякий раз обязан утирать им носы. Еще он должен приглядывать за утками, чтобы они неслись где следует и чтобы ночевали на деревенском пруду. Еще он должен покупать у Кнорпеля табак — жевательный либо нюхательный — для хозяина и повидло для хозяйки. Он разыскивает в соломе яйца, если куры тайком решили их высидеть, он натягивает бельевые веревки для хозяйки и выполняет еще тысячу мелочей такого же рода. Но зато он уже твердо усвоил, что такое стелька, и умеет отличить шило от протычки. Он получает полторы марки, да еще изредка ему перепадает грош-другой за всякие мелкие поручения. Это и составляет его карманные деньги. Пауле может жить, и ему не нужно так много раздумывать, как Лопе. За марку пятьдесят он имеет сигареты и солодовое пиво по воскресеньям. Значит, и Пауле Венскат живет так же, как живут книжные герои. В книжках у героев почти все спорится и всякая беда так или иначе оборачивается какой-нибудь радостью.

В последнее время мать уже не так пристально следит за Лопе и за всем, что он делает. В конце концов он, можно сказать, почти взрослый. Скажете, нет? Но тем не менее лучше покамест воздержаться и не читать книжки у нее на глазах.

— Ты, верно, хочешь заделаться таким же придурком, как этот тип? — И мать тычет пальцем в сторону конторы.

После такого разговора Лопе счел за благо понадежнее припрятать книгу, но по вечерам, когда он сидит на лежанке и вяжет веники, мать спокойно уходит спать. Она вовсе не против, чтобы он занимался каким-нибудь полезным делом. Отец теперь разве что нарезает прутья. Возиться с проволокой — это, на его взгляд, себе дороже. Руки у него дрожат, как грохоты на молотилке.

После того как под матерью скрипнет кровать и смолкнет негодующее мычание отца, которого заставили подвинуться, Лопе может извлечь из тайника свою книгу. Порой он засыпает над ней, прочитав всего лишь одну страницу. А лампа продолжает гореть и коптить. Таким манером он сжигает много керосина зазря и должен возмещать расходы из своих карманных денег.

— Ты что, печку, что ли, растапливаешь керосином? — интересуется фрау Кнорпель.

— Нет, я волов натираю, потому что у них полно вшей. — Лопе чувствует, что, когда обманываешь не в меру любопытного человека, в этом есть своя приятность.

В один прекрасный день Лопе осеняет сногсшибательная идея. Воскресенье, после обеда. С утра пораньше они с Блемской толковали о людях. Блемска вообще знает о людях уйму всяких историй, хотя книг у него очень мало. А вот у господина конторщика уйма всяких книг, а знает он о людях куда как мало. Господин конторщик много и охотно говорит о себе. Блемска же о себе говорит так: «Я крошка, только и всего, а все вместе мы составляем пирог». Подобные рассуждения сбивают Лопе с толку, и он не может решить, кто из двоих прав: Блемска или господин конторщик.

После обеда Лопе садится в сарае на ящик с зерном и читает. На этом ящике он может теперь сидеть безо всякого. Теперь ему незачем прятаться на сеновале. Сияет солнце, гудят мухи. От хорошего настроения им в охотку прыгать друг на друга. Едва какой-нибудь самец спрыгнет с самки, тут же подлетает другой и занимает его место. А самка, лениво растопырив крылья, разрешает делать с собой все, что им вздумается. Вполне уважительная причина для Лопе заняться размышлениями на эту тему. И Лопе отправляется к господину конторщику и прямо с порога задает вопрос:

— Так как же все-таки, господин конторщик, отец вы мне или нет?

Фердинанд роняет ручку. Под синим куполом неба, расцвеченного флагами облаков, стоя на лестнице возвышенных мыслей, он срывал волшебные плоды с дерева грез. Теперь он упал с этой лестницы в навозную кучу. Его бессильные, узкие руки дрожат. Губы подергиваются. Лопе садится на самодельную кушетку и ждет ответа.

— Ты думаешь… — начинает конторщик, собравшись наконец с мыслями, — ты думаешь… это тебе мать сказала?

— Ничего она мне не сказала… отец иногда намекает… и деревенские иногда говорят, что, мол… я просто хочу сказать, что если вы и в самом деле мой отец, тогда мне больше ни у кого не надо спра… тогда я могу пойти на шахту…

— Вообще-то говоря, не следует слишком внимательно прислушиваться ко всяким сплетням… Это словно силки на воробьев… Если мать сама ничего тебе прямо не сказала… Откуда ты вообще это взял?

— Потому что отец у нас… потому что я больше не верю, что он… потому что человек должен же знать в конце концов… ведь у людей же не бывает, как у мух…

— Я поговорю об этом с твоей матерью, — коротко и решительно произносит Фердинанд, — а теперь, пожалуйста, оставь меня, мне надо работать.