Погорельцы на полюсе

Валентин АККУРАТОВ

Погорельцы на полюсе

Эту льдину — естественный аэродром, мы искали долго и упорно. Утомленные многосуточными полетами, после удачной посадки быстро разбили большую круглую палатку, не оборудовав ее даже газовым отоплением, забрались в спальные мешки и свалились в мертвом сне.

На вахте по радиосвязи остались второй бортмеханик Василий Мякинкин и бортрадист Герман Патарушин. Им предстояло первые десять минут каждого часа держать связь с далекой землей, которую от нас отделял хаос дрейфующих льдов океана.

То, что мы нашли подходящую льдину в 150 километрах от Северного географического полюса, давало возможность выполнить программу научной высокоширотной экспедиции. Поэтому решено было завтра вызвать сюда остальные самолеты и создать на льдине временную научно-исследовательскую базу и совершать разведывательные полеты по всему околополюсному пространству.

Две вахты, то есть два часа, я как штурман продежурил вместе с радистом и механиком: нужно было астрономически определить координаты нашей посадки. Но небо все время закрывали облака, и, наказав дежурным разбудить меня при появлении солнца, я забрался в палатку. Несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Меня мучигю, что точных координат мы не знаем и на землю передали лишь приблизительные, полученные еще в воздухе. Этого, конечно, недостаточно на тот случай, если с нами что-то случится. «Да, что же может случиться?» — успокаивал я себя. «Посадка совершена, льдина крепкая». На самолете две радиостанции, одна стандартная, другая... аварийная! Но ведь она должна быть в палатке! Почему же мы оставили ее в самолете? И продукты питания, и баллон с газом, и оружие. Вот оно что! Теперь я понял, что вызвало во мне тревогу.

А если , придет медведь, как тогда в апреле на полюсе недоступности...

Надо сходить за аварийной станцией... Но как тяжело, как не хочется вылезать из спального мешка и натягивать скованную морозом одежду. А, может быть, медведя и не будет? Что ему здесь, у полюса, делать? А если и явится косолапый, не посмеет напасть: нас десять человек, одним криком отпугнем... Понимаю, что мысль эта только протест усталого организма, действие леденящего холода. Надо встать и предупредить дежурных, а то они тоже, отработав свои десять минут, не раздеваясь, нырнут в палатку, в свои мешки и на полчаса замрут в мертвом сне... И так каждый час на протяжении всей ночи. Ночь, какая ночь? Здесь же сейчас сплошной, почти полугодовой день. Ослепительное солнце и снежная метель, как лепестки черемухи в Подмосковье... Мне почудился тонкий, чудный запах белых гроздьев, и, овеянный хмельным ароматом далекой, теплой весны, я проваливался в бездну сна...

Крик, страшный и непонятный, выбросил меня из спального мешка. Сунув ноги в унты и набросив меховую куртку, наталкиваясь на вскакивающих в тревоге товарищей, я выскочил из палатки. Ослепленный потоками яркого солнца и отраженным блеском изломов льда, какое-то время я стоял с закрытыми глазами, силясь понять, что же случилось? Когда же глаза несколько свыклись с бешеными каскадами света и я увидел льдину, то оцепенел от ужаса. Метрах в ста впереди, там, где стоял закрепленный ледовыми якорями самолет, на фоне белых льдов и синей эмали неба с гулом крутилось вишневое пламя, переходя выше в черный столб дыма. Огонь охватил почти весь самолет, не затронув пока только правое крыло и носовую часть фюзеляжа.

«Аварийная рация под штурманским столом сгорит, всему конец!». Меня обдало словно жаром, и я ринулся к уцелевшему крылу самолета.

— Стой! Назад! Сейчас взорвется! — неслись за мной крики начальника Главсевморпути Кузнецова и товарищей. Но я уже был на крыле и, выбив ногой иллюминатор штурманской рубки, нырнул в заполненную дымом темноту. Нащупал под столом ящик с рацией, выбросил его на лед и сам скатился следом. Откашливаясь и протирая слезящиеся глаза, встал на ноги, чтобы оттащить подальше спасенную радиостанцию. В это время из выбитого иллюминатора вырвался столб огня и тут же охватил правое крыло...

— Сюда! Скорее за торосы!— услышал я голос Ивана Черевичного. Бросился и тут же замер. Впереди на льду лежал раскрытый ящик, а рядом на коленях стоял кинооператор Трояновский и торопливо снимал объятый пламенем самолет.

— А рация, рация где?! — исступленно крикнул я, тупо глядя на только что спасенный ящик.

— Вы спасли мою кинокамеру! Спасибо, флагштурман! Это же будут кадры века! — крикнул в ответ Трояновский.

— Камеру? Какую камеру? — бессвязно лепетал я, усевшись на лед рядом с ним. Все вдруг стало чужим и безразличным, словно в бездарном и скучном фильме.

— Давай за торосы. Сейчас начнут взрываться бензобаки и газ,— услышал я голос Черевичного, который толкал нас от самолета.

За высокой грядой торосов находился весь экипаж. Растерянные и подавленные, все, как завороженные, смотрели на объятый пламенем самолет.

— Почему не выполнили мой приказ не лезть в самолет? Это сумасшествие, а не геройство,— сухо сказал Кузнецов, поджимая левую ногу, на которой не было унты.