Погорельцы на полюсе

Мы знали — на льду океана искать очень трудно. Десятки тысяч черных трещин и разводий открытой воды маскируют наш лагерь. Сколько раз мне приходилось искать пропавшие самолеты во льдах Арктики или снегах тундры! Проходишь над ними и ничего не видишь. Только радио спасает положение, когда, заметив в воздухе самолет, потерпевшие передают: «Вы идете на нас, подверните правее» и т. д.

— Ужинать, орлы! — объявил Черевичный, явно с целью как-то поднять упавшее настроение. Но в палатку никто не шел, продолжая следить за горизонтом.

— Не заметил! Но явно, что уже ищут! Пошли, а то ужин остынет,— шутливо проговорил Кузнецов и зашагал к палатке.

Хлеб, консервы, шоколад, все было как камень — замерзшее, с прожилками льда. Кое-как оттаяли на газовом огне, но съели с волчьим аппетитом. Еда действительно подняла настроение. Посыпались шутки, смех, когда вспомнили, как все дико носились по льдине. Василий, залезая в спальный мешок, изрек: «Лучше беседовать с прокурором, чем ждать самолет на этой лучшей из льдин планеты!»

— Валентин Иванович,— позвал меня Кузнецов,— вы искали самолет Леваневского?

— Да, Александр Александрович. Но тогда была полярная ночь и у нас не было опыта и техники, которой располагаем теперь.

— Как вы считаете, какова вероятность, что нас обнаружат?

— При работе радио — стопроцентная, без радио — по закону случайности.

— Почему случайности? В инструкции экспедиции есть схемы поисков: прочесывание галсами через каждые пять километров.

— От материка до нас 1700 километров, а промежуточной базы еще нет. На галсы не хватит горючего. А мы, судя по последнему определению координат, с каждым часом все дальше и дальше дрейфуем на северо-северо-запад. В нашем положении самое разумное— воспользоваться изречением Фритьофа Нансена: «Величайшая добродетель полярника — умение ждать». Сумеем ждать,'будем живы.

— А продовольствие?

— Наверняка придет медведь. Я уже видел старые следы. А потом надо осмотреть разводья. Весной на нижней стороне льдин полно планктона и простейших морских организмов. Это тоже питательная среда,— всевозможные рачки, бокоплавы, креветки...

В палатку вошел Черевичный. Сегодня в ночь мы дежурили с ним в паре. Всегда бодрый и энергичный, он словно нес с собой радость и уверенность. Поставив пешню у входа, он протянул мне согнутый лист дюраля, на котором лежала серая кучка полупрозрачных козявок.

— Смотри, что наловил в разводье! Это же почти одесские чилимчики. Завтра сварю, произведем дегустацию и заживем, как на даче Черноморья!

Заметив мою брезгливую гримасу, он рассмеялся.

— Знаю, ты не парижский гурман! Но это же белок, то есть жизнь!

— Иди ты подальше со своим белком! — вырвалось у меня.

— Как же так, флагштурман? Вы же только что агитировали за разные деликатесы океана? — вступил в разговор Кузнецов.

— Не могу сразу перестроиться. Во рту еще аромат шоколада с бензином, а тут эти козявки. Не терплю китайскую кухню.

— Ладно, посмотрим, nto завтра скажешь, еще добавку попросишь. Пошли осмотрим льдину?

Захватив пешню и топор, мы вышли. Стояла тихая, полная солнечного света, ночь. От черного пятна пожарища не осталось и следа. Густой иней и снежные кристаллики все закрыли своим искрящимся покрывалом. Над баллоном продолжало биться пламя. Бледное в лучах солнца, оно почти не было видно.

— Да, все против нас. Этот снег, как саваном, закрывает все признаки присутствия людей,— задумчиво произнес Иван.

— Завтра надо будет очистить палатку и натоптать побольше следов. При низком солнце они будут хорошо видны с пролетающих самолетов.

— Дай топор и возьми пешню. Ты здоровее. Если медведь— бей в грудь, как рогатиной, а я топором в голову. Главное, не упустить!

Обойдя намеченную посадочную полосу и края ледяного поля, мы не обнаружили следов подвижки. Поле было крепкое и спокойное, без всяких признаков разрушения.

Мороз падал. Высоко в небе серебрилась тонкая облачность, острыми стрелами охватывая всю западную часть горизонта. Ветер зашел к югу и уже не жег так колюче открытые части лица. Черевичный долго смотрел на надвигающиеся перистые полосы облаков.

— Похоже, циклон подходит. Совсем невовремя!

Вдруг ясно послышался гул самолета. На какое-то мгновение мы замерли. Крик, полный дикой радости, вырвался у нас одновременно.

— Само...лет, само...лет!!!

Прямо на нас, на малой высоте шел двухмоторный ИЛ-12. Но не дойдя километра два, отвернул вправо.

Уйдет! Не заметил! Болью резануло сердце. А из палатки выскакивали люди и уже черный столб сигнального дыма взвился над льдиной.

Самолет километрах в пяти снова развернулся, но уже влево, потом еще и еще, делая коробочку вокруг льдины.

— Видит! Это же экипаж Осипова!!!

Но почему он не садится? Самолет продолжал кружить. Его странное поведение нас пугало. Посадочная полоса отличная. Чего же боятся? Ведь Борис Осипов — один из лучших мастеров посадок на дрейфующий лед! Мучительно бились мысли, ища ответа. Вдруг, самолет качнул крылами и зашел на посадку. Вскоре его лыжи, вздымая тучи снега, заскользили по полосе и машина остановилась на дальнем конце поля.