Поговорим о странностях любви

И здесь опечатки: «Спи спокойно дорогой Миша!», а на табличке: «Э. П. Шершугин». Целая семья. Видно, тоже авария. Двадцать лет парню. Девятнадцать. «При выполнении воинского долга…» Афганистан? «Дорогому сыну, брату, отцу, дедушке…» Густое генеалогическое древо. «Смерть — событие только для того, кто умирает, для всех остальных — лишь процесс». Кто это сказал? Сколько роз! Две, пять, десять, четырнадцать. А — четырнадцатая годовщина со дня гибели. Еще помнят, отмечают. «Незабвенной Стеллочке Воронвич-Бусаевой от вечно любящих…» Единица вечности: одна любовь. До чего безвкусный портрет у тезки! Самодовольство пережило ее. «Григорьевич… Пузе…» Что ли, Пуземский? Ни фамилии, ни лица.

Это они хорошо придумали: стакан, хлеб, конфета. Не то что поминки: набьется человек Сто, галдеж, ну дискотека! Конфета. Приманка для памяти. Я, я буду лежать здесь, под землей, в земле, и кто-то придет съесть надо мной конфету! И выпить — надо мной! Какое там слияние с природой, с вечностью… Кладбище протянется до самого горизонта. Или крематорий? Какая разница. Я не увижу горизонта. Не увижу ничего!

Завтра же пойду на рентген! И на анализы! Нет, завтра бюро. Во вторник? Не получится: планерка. Сразу после планерки! Проверюсь у всех врачей, диета, нервы привести в порядок. Не успею. В среду. В среду областной актив. Тогда в четверг. Прямо с утра, не заходя на работу. Все-таки заскочу на полчаса. Стоп, в четверг комиссия по благоустройству. Я в прошлый раз не была, сразу звонки. Нет. Иду в понедельник к врачам, и точка! Все время хочется пить. Не диабет ли? Брошу курить. Сегодня — последнюю! Где спички? Кто-то идет. Прикурю у них…

Карина! С мужем! Хорошо, что я вовремя свернула. Все-таки явилась. Что делать? Бледная как смерть. Темные очки. Чтобы не видно было слез. Такая не заплачет. У мужа совершенно нет самолюбия. Поговорить? Попросить, чтобы ушли? Язык не повернется. Почему она приехала так рано? Неужели кто-то предупредил, что похороны перенесли? Вечная утечка информации. Нет. Она хотела попрощаться не на виду у всех. Худая, черная, страшная. Надо уйти, пока они не заметили. Заговорить с кем-нибудь. Скоро подъедут наши. «Иван Яковлевич Чухно. 1904—      ». Видно, памятник еще не закончен. Скажите, кем он был, этот Иван Яковлевич? Это — вы?! Но как же… У вас больше никого нет… а сын спился… И вы сами себе поставили памятник? Может, будете еще долго жить. Надеяться надо. У меня? Товарищ по работе. Хороший человек. Автомобильная авария. Красите на солнцепеке — голова не болит? Да, это отвлекает. Будьте здоровы, Иван Яковлевич. Живите долго. Я? Семидесятый участок. Да, там уже не хоронят. Мы в порядке исключения. Он был журналист. Всеволод Ларионов. Читали, наверно? Вот-вот! И о спекуляции рыбками — тоже он. Видите, память сохраняется. Я? Заместитель редактора. Извините, мне пора. Сейчас приедут наши автобусы. Что? Иван Яковлевич, опомнитесь: такой день, а вы о какой-то дырявой крыше! Напишите, вам ответят. Как положено: в течение месяца. До свидания. Что за люди? Все о себе да о себе. Нашел девчонку на побегушках: «Придите, зафотографируйте нашу крышу!» Мы сами их разбаловали, чуть что, сразу в газету. Отдуваемся за всех.

Нонна, ну что? Почему — с директором? Я же четко объяснила: говорить с бригадиром копщиков. Директор здесь новый. Прежнего, кстати, посадили после Севиной статьи. А порядка все равно нет. Поэтому… Сколько мне повторять одно и то же! Вот-вот подъедут автобусы, а у нас еще нет ясности. Мигом к бригадиру!

Ноги опухли от жары. Присесть бы. Надо что-то подстелить. «Вечерка». Та-ак. О монгольской декаде они опять дали раньше нас. А ведь я предупреждала! Зато мы обошли их с атеизмом: у нас целая полоса и три снимка, солидно. Когда сама делаешь, душа спокойна. Выпускать бы газету в одиночку. Да так оно, собственно, и есть. Кто-то на подхвате, а главная тяжесть на мне. Ноги, ноги… Наконец-то ветерок! Листья почти не опали. Какое мрачное дерево: черные стручки, колючки. Дерево смерти. А может, смерть страшна только издали? Конец страданиям, конец обидам.

Нужно помочь Гале с цветами. Будь моя воля, я посадила бы самые обыкновенные ромашки. Мама говорила: «Зрячие цветы». Кстати, пора покрасить у нее ограду. Она просила похоронить ее поближе к дому, чтобы мне было удобнее приходить. Дом переехал, а она осталась. Нет, лучше посадить у Севы буксус: всегда зелено и почти не нужен уход. После истории с Кариной Галя вряд ли будет часто его навещать. Или наоборот: смерть примирит ее со всем. Эпитафию? «Наш друг ушел, но память будет вечной…» Даты и фамилия. Как в анкете.