«Погранец». Зеленые фуражки

Игорь Агарков водой Федора напоил. Есть не хотелось, а только пить, пить, пить. Видимо, сказывалась кровопотеря.

Тихий разговор разбудил других бойцов. С кряхтением поднялись, зябко поежились. Чай, не лето, сентябрь уже, хоть и самое начало, на земле уже прохладно. Подошли к лейтенанту. Самохин Павел и Юркин Андрей. Все трое старослужащие, Агарков служил больше их на полгода. Счастливчики, выжили в этой мясорубке на позициях. Хотя как знать, вся война еще впереди, уж Федор это точно знал.

– Пожрать бы! – мечтательно сказал Самохин. – Третий день в брюхе пусто.

В последний раз ели трофейные припасы, собранные у убитых мотоциклистов. Еще не стемнело, как тронулись в путь. Километра через два вышли к грунтовке, залегли на опушке. Через дорогу – луг, а лес вдали, темнеет километрах в двух. Если выйдут на открытое место, а на дороге немцы появятся, беда будет. Погранцы привыкли в засадах, в нарядах сидеть, наблюдать. Шум мотора послышался, показалась медленно ползущая полуторка.

Федор рта не успел раскрыть, как Агарков на дорогу выскочил, встал посредине. Скрип тормозов, машина встала.

– Уйди, парень, раненых везу.

– Нашего лейтенанта возьми.

– Полный кузов, куда его?

Но бойцы уже несли Федора. Потеснились, кое-как у заднего борта пристроили командира. На пассажирском сиденье в кабине санитарка или медсестра, поторапливает. Бойцы на подножке кабины с обеих сторон вскочили.

– Трогай!

– Слазьте! Перегружена машина!

– Сил нет идти, батя. Хоть до первого поста подбрось.

Сжалился водитель. На ходу машина скрипела, но ползла. В кузове раненые, шофер ехал осторожно, объезжая ямы и воронки. Показался мост через реку, за ним – заградотряд. Погранцов сразу сняли, а после осмотра грузовик проехал дальше. Попрощаться с бойцами Федор не успел.

Машина добралась до медсанбата. Хирург рану обработал.

– В госпиталь тебя отправляю, лейтенант.

– А здесь полечиться?

– Если руку потерять не хочешь, слушайся. Ночью санитарный поезд придет, вывезет. Немцы наступают, все равно медсанбат утром дальше в тыл отведут. У тебя, парень, ранение плечевого сустава, тебе госпиталь нужен, а не медсанбат.

– Спасибо.

Поезд пришел утром. Раненых машинами к станции свозили, грузили быстро. На крышах и боковых стенах в белых кругах красные кресты, но немецких летчиков это не останавливало, если обнаруживали такой эшелон, бомбили и обстреливали. Но Федору повезло. Его уложили на верхнюю полку, на нижнюю – самых тяжелых. Поезд тут же тронулся. Через полчаса тех, кто в сознании был, напоили и накормили жиденьким супчиком. У Федора аппетит проснулся. Лежа есть неудобно, часть супа на гимнастерку пролил. Лежа, да одной рукой, а поезд раскачивает, любой обольется. После еды уснул сразу. Все же чувство, что у своих, в безопасности, расслабило. А вот оружие еще при погрузке в поезд отобрали. Усатый старшина-санитар приговаривал:

– Зачем вам оружие в тылу? Настрелялись уже.

Поезд шел медленно, зачастую стоял на глухих полустанках, пропуская встречные поезда с войсками. А еще – сгружал умерших от ран. Особенно много их было в первые сутки.

Большинство раненых, в том числе Федора, выгрузили в Липецке, а поезд прошел дальше. Госпиталь располагался в здании школы. В классах палаты, даже доска на стене висела с формулами. В палатах по двадцать коек, почти вплотную друг к другу. Зато тепло, чисто, ни бомбежек, ни обстрелов, кормят три раза в день. Для прибывших с фронта, из самого пекла, это роскошь, воспоминания о мирной жизни.

На следующий день Федору сделали рентген и уже после обеда прооперировали. От эфирного наркоза отходил тяжело, тошнило, кружилась голова. Федор лежал в офицерской палате, от палаты для солдат она отличалась только тем, что вместо махорки выдавали папиросы и к обеду два куска сахара-рафинада или две конфеты. След от пули на голове, прошедший по касательной, уже зажил, но волосы на этом месте не росли, так и осталась дорожка, вроде пробора. А попади немец на сантиметр-два ниже, так и остался бы лежать на позиции. Так мало отделяет нас от смерти. Что такое сантиметр? Тьфу, мелочь.

Хуже всего в палате приходилось обожженному танкисту. Днем он терпел сильнейшие боли, а ночью стонал. Медсестры кололи ему морфий, но помогало ненадолго. А через неделю танкист умер. Молодой парень, только на год постарше Федора.

Как только швы подзажили, Федор начал разрабатывать руку. Сначала небольшие движения, потом в полном объеме, затем с отягощениями. Килограммовая гантель, потом пять килограмм. Через боль, через пот, едва не до слез.

Очередная комиссия признала его годным к строевой службе, чему Федор рад был. Один из выздоравливающих офицеров из их палаты пробурчал:

– Чему радуешься? Лучше бы признали годным к нестроевой. Преподавал бы в военном училище или сидел на складе.

– Буду пенсионером – насижусь, – посмеялся Федор.

– До отставки по возрасту еще дожить надо.