Пограничье

   — Я потеряла себя. Я ничего не соображала, понимаешь? Вообще. Мне кажется, я местами не помню, как... как все... происходило. Я не могу себе позволить. Я слишком долго была... — громко втянула в себя загустевший от напряжения воздух, не зная, как подобрать правильные слова, чтобы объяснить, что происходило со мной, когда Унольв ГОВОРИЛ, чтобы объяснить, как чувствуешь себя, когда теряешь контроль над сознанием и телом. — А ты сказал, что в следующий раз будет еще хуже... И я не могу...

   Он задумчиво кивнул. И по глазам было понятно, что он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО понял, о чем я говорю.

   — Все ясно... — протянул, целенаправленно выковыривая меня из сооруженного мной простынного кокона. — И у меня есть контраргумент.

   Без труда поднял меня на руки, а я точно знаю, что я не самая худенькая девушка в мире... в обоих из миров, и, не обращая внимания на мое возмущение, транспортировал меня обратно на кровать. А уже там, нависнув надо мною и бессовестно пользуясь стремительным отступлением мозга, сообщил:

   — Даже два контраргумента. Во-первых, я сказал — лучше, счастье мое. Обязательно будет лучше... Надеюсь. А во-вторых... — он изловчился и поцеловал меня в шею, с одной стороны и с другой. А потом прижал ладони к тем местам, которые только что целовал, приподнял пальцами мой подбородок и снова поцеловал. Глубоко и вдумчиво. Оторвался и спросил задыхающимся голосом:

   — Я же тебя не обидел?

   — С ума сошел...

   — Тогда все отлично, — он опустил ладони с моей шеи на грудь и, кажется, замурлыкал:

   — Честное слово, я ни черта не соображаю, — а между тем соображения хватило, чтобы перекатывать между пальцами, оттягивать и целовать, и втягивать в жаркий рот мою плоть, довольно и сыто урча при этом.

   — Я совершенно беспомощен, — пожаловался он, окидывая мое тело и в самом деле беспомощным взглядом, словно не мог определиться, с чего же начать.

   Начать решил с солнечного сплетения. Прижался кончиком языка к щекотной точке под грудью, нарисовал один влажный кружок, а затем проложил быструю дорожку поцелуев до пупка, замер на секунду, и я, воспользовавшись образовавшейся паузой, прохрипела:

   — Прекрати...

— Как скажешь.

   И вместо того, чтобы воплотить свои слова в жизнь, он закинул обе мои безвольные ноги на свое левое плечо и, придерживая их правой рукой, совершил поступательно-бессовестное движение, вышибая из меня громкий, восхищенный стон. Замер, пытаясь справиться с собственным дыханием, а потом начал двигаться. Медленно-медленно. И — черт! черт! черт! — у меня нет никаких сил, чтобы оторвать взгляд от снова чернеющих глаз.

   — Как поживает твое соображение? — спросил Павлик, перекладывая мои ноги на другое плечо, сопровождая этот жест резким глубоким движением вперед.

   И я честно ответила:

   — Ох! — ну, просто невозможно же врать, когда тебя спрашивают так искренне.

   Выпад. Выпад. Выпад. Замер и выдохнул. Вдохнул шумно и снова выпад. Ничего не вижу. Глаза зажмурены. Пот ручьем течет по вискам на подушку. Никакой бани не надо…

   — Я так и подумал, — хрипло озвучил Пауль, а я не поняла, к чему были произнесены эти слова, но охнула еще раз, на всякий случай и потому что молчать же было невозможно больше.

   — Посмотри на меня! — я открыла глаза, наткнувшись на абсолютно шальной взгляд.

   — Я совершенно убит, — ме-едленное движение вперед и зубы царапают большой палец на моей ноге. Офигеть! — А ты говоришь о беспомощности.

   Говорю?

   Павлик сжал челюсти так сильно, что на скулах выступили два бледных пятна, и, не разжимая губ, в такт движению:

   — Ты. Меня. Убиваешь. Просто. Ми-и-и-и-лая!

   Развернул меня, словно куклу, усадив на себя верхом и, подхватив в колыбель ладоней мою грудь, довольно заурчал:

   — Ты ж мое счастье!

   — Я...

   — Именно ты... Черт!.. Назад немного откинься... Вот та-ак!

   И это протяжное «та-ак», кажется, было последним, что я услышала перед тем, как провалиться в бессознательный восторг полностью.

   Одно могу сказать точно. Второй раз было действительно лучше. Пауль Эро умел «заботиться» о женщинах. Правда, об этом я подумала много позже, когда приходила в себя, лежа на животе и тихо улыбаясь в подушку, чувствуя, как Павлик бездумно чертит дорожки вдоль моего позвоночника.

   — У тебя даже спина красивая, честное слово, — пробормотал он и поцеловал меня куда-то в район правой лопатки. — Ну, не прячься... Я когда не вижу твоего лица, начинаю бояться, что ты опять что-то придумываешь.

   — Не придумываю, — призналась я, оборачиваясь к нему, не забыв подтянуть простыню повыше. — Просто пытаюсь переварить произошедшее.

   Павлик поймал мою руку, мягко поцеловал ладонь и, очертив большим пальцем контур эльфийской бабочки, сказал:

   — У меня для тебя подарок.

   — Еще один? — я кивнула на корзину с кленовыми листьями. — Мне понравился букет.

   — Я рад. Подожди... — он перегнулся через меня и открыл тумбочку, чтобы достать две коробочки. Ту, что была большего размера, он открыл сам, и сам же надел мне на руку браслет.