Пограничная стража России от Святого Владимира до Николая II

В составе делегации был и фельдфебель Мануйлов, награжденный тремя Георгиевскими крестами. Попав в плен, он изучил японский язык и теперь выступал в роли переводчика.

28 мая у памятника павшим русским воинам состоялась церемония его открытия. Развевались знамена. Четкими квадратами выстроились подразделения японских войск. Играл оркестр. Окутанный черным покрывалом памятник напоминал собой огромную птицу с распростертыми крыльями.

Русская и японская делегации разместились на специально расставленных стульях.

Открывая памятник, генерал-губернатор Квантуна Осима сказал, что «осажденная в крепости Порт-Артура русская армия особенно проявила свою храбрость; почти половина доблестных офицеров и мужественных нижних чинов положили свою жизнь в боях и этим заслужили похвалу и уважение целой японской нации, которая проливает слезы соболезнования. Это составляет честь не одним лишь русским защитникам Артура, но и всем нам».

Впечатляющим было освящение памятника. Епископ Переяславский Иннокентий, богатырского роста, в блестящих церковных одеждах, вышел вперед и начал говорить. Могучий бас его рокотал над толпой, многие плакали. «Мы приглашены сюда, – сказал епископ, – воздать честь нашим усопшим воинам. Вновь подтвердилось изречение Святого Писания: «Весь мир во зле лежит».

Вот и мы свидетели ныне, как чуждый нам народ воздвигнул памятник нашим героям. Так чтить героев могут только герои. Поэтому нельзя не относиться к ним с глубоким уважением и не пожелать иметь их друзьями».

Поклоняясь присутствующим, святитель стал служить панихиду по «воинам, на поле брани убиенным», и окропил памятник святой водой.

Делегации возложили привезенные венки. Под звуки музыки прошли колонны пехоты, отдавая воинскую честь погребенным в братской могиле. Присутствовавшие поклонились усопшим.

Открытие памятника состоялось.

Потом был совместный ужин. За широким и низким столом, напротив друг друга, сидели участники прошедшей церемонии. Все они были на войне, знали, что такое окопная грязь, испытали тяжкий солдатский труд, боль утрат и страданий. Еще вчера они воевали, бились насмерть, а сегодня вместе едят хлеб, мирно беседуют, стараясь сдержать нахлынувшие чувства. Память снова и снова возвращала их к тем трагическим дням и событиям, которые были еще свежи и так больно бередили души.

Первым заговорил генерал Ноги, личный представитель японского Микадо. Небольшого роста, сухой и быстрый, он резко вскочил и подошел к корнету Круашвили. Заговорил возбужденно и резко: фельдфебель Мануйлов едва успевал переводить. «Я потерял на войне двух сыновей, – начал он, – но прах их велел оставить здесь, думал, что лучше будет везти на родину нас всех троих. Мне не хотелось жить, и я не жалел ни себя, ни других. Когда мои солдаты останавливались в атаке, я приказывал стрелять по ним из пушек. За одну ночь я расстрелял двух командиров полков, отступивших при штурме Порт-Артура». Затем он рассказал, как русские офицеры привезли ему саблю погибшего сына, а он прислал в ответ три мешка солдатских писем, затерявшихся на фронте. Обняв Круашвили, сказал, что считает его товарищем по несчастью. «Мы оба что-то потеряли в этой войне: ты руку, а я сыновей», – закончил он и приказал налить себе и Круашвили вина. Японцы, желая поберечь своего полководца, налили ему танзану[1]. Рассерженный генерал бросил стакан и, говоря, что не может за здоровье героя пить воду, налил себе бокал шампанского и залпом выпил его до дна.

На прощание старый воин захотел проститься с русскими солдатами. «Я всегда восхищался вашей стойкостью и мужеством», – сказал генерал и крепко пожал им руки. В ответ фельдфебель Мануйлов на чистом японском языке поблагодарил Ноги за теплые слова, чем окончательно привел в восторг старого воина.

Когда после ужина делегации вышли на притихшую улицу, в незамерзающей гавани Порт-Артура зажегся маяк. Его дрожащий огонь горел призывно и ярко, указывая путь затерявшимся в морских просторах кораблям.

Задумчиво глядя на его мерцающий свет, генерал Чичагов сказал: «Но претерпев судьбы удары, окрепнет Русь!»

Да будет так!

«ОКПС: последние дни»

Март 1917 года. В штабе Отдельного корпуса пограничной стражи, расположенном у Биржи на Васильевском острове Петрограда, царят смятение, растерянность и тревога. Самодержавие, казавшееся незыблемым и вечным, рухнуло в несколько дней. Страстно желаемая политическая свобода, завоеванная революцией, не принесла с собой уверенности, стабильности и спокойствия. На грязных, заваленных обрывками газет и бумаги улицах Петрограда в расстегнутых шинелях бродят толпы солдат, вызывающе поглядывая на проходящих мимо офицеров: мол, наша взяла, потому и гуляем, и никому отчета не даем. Красные полотнища революционных знамен, гордо реявших над возбужденными рядами демонстрантов, выцвели, покрылись пылью и уныло висят над входом в казенные учреждения.

А у продовольственных магазинов по-прежнему тянутся длинные очереди голодных граждан, подолгу простаивающих за буханкой черствого хлеба.