Погребенные

Потом они услышали обратный поезд. На сей раз это действительно был он. Фары осветили пространство, похожее на внутренность древнего храма, поезд замедлил ход и остановился. Четыре пустых вагонетки сейчас умчат всех в безопасность. Двигатель глухо взвыл — тот же самый звук, что раздавался из утробы горы Кумгилья.

— Леди и джентльмены, наше путешествие приближается к концу, — девушка во главе экскурсии вела их к поезду торопливо, словно ей тоже не терпелось оказаться подальше отсюда. — Надеюсь, вы приятно провели время. Для тех, кто захочет побольше узнать о сланцевых копях Кумгильи, есть еще глубокий спуск, по которому можно достигнуть четвертого уровня разработок. Когда-то уровней было десять, но с тех пор, как прекратили добычу, остальные затоплены.

Все это болтовня, реклама большой экскурсии… Саймон дрожал, ему хотелось поторопить машиниста, чтобы тот увеличил скорость. Поезд громыхал и натужно трясся, будто мощная сила пыталась удержать его, остановив мотор.

Свет! Благословенный свет дня, горный туман, вдыхаемый с благодарностью, глубоко до головокружения, наполняет легкие. Ты спасен. Ты пока еще жив и здоров, а штольни и забои — лишь кошмарный сон, исчезнувший при пробуждении. Нет, ты знаешь, что они были и есть — там, внизу, трясущиеся от ярости.

— Прости меня, Саймон, — Андреа подняла глаза и заставила себя выдержать его взгляд, когда он, поставив чашку чая на столик в кафе, сел напротив. — Я виновата… Не стоило тащить тебя туда. Я не знала, что ты… что тебе так страшно под землей.

— А тебе тоже, правда?

— Да, жутко было. Надо отдать им должное, они воспроизвели атмосферу.

— Да, атмосферу они воспроизвели. Потому что не могут от нее избавиться!

— Ты о чем?

— Там внизу есть что-то такое, что я почувствовал еще до того, как мы спустились в шахту. И оно становилось все сильней… Нечто неведомое, еще более могущественное, чем в Дауэр Мэншен.

Кровь отхлынула от лица Андреа. Рука ее дрогнула и пролила чай на столик.

— Может, это все наше воображение? — Она почувствовала, что нужно сделать эту жалкую попытку. Ведь это она уговорила его уехать в Уэльс, чтобы забыть здесь тяжелую душевную драму, — и потерпела фиаско.

— Нет, тут не игра воображения, — сказал Саймон мягко, уже успокаиваясь. — Я в этом уверен. Из той пещеры, что поменьше, злая сила словно намеренно влекла нас в следующую… будто хотела, чтобы мы почувствовали…

— Почувствовали — что?

— Безысходность. Как если бы эти штольни вели прямо в ад. Тот звук — ты его слышала так же ясно, как я, — был похож на стенания загубленных душ в преисподней. И главное, они поняли, что я здесь, что кто-то внемлет им и сострадает. Они взывали о помощи, они умоляли освободить их от того, что держит их там. А силы зла пытались изгнать меня оттуда.

— Так что же… ты собираешься делать? — в страхе прошептала Андреа.

Саймон Рэнкин уставился в свою чашку, снова томимый тайной душевной мукой. Тихий голосок издевался: ты же не веруешь в Бога — значит, ничего сделать не сможешь.

— Я верую в Бога, — он потянулся через столик и сжал ее руку. — Истинно верую, и если будет на то Его воля, я, наверное, смогу им помочь.

Андреа устало улыбнулась, подавляя вздох. На обратном пути, пока они тащились под дождем к своему коттеджу, она обдумывала разные способы заставить Саймона уехать из Кумгильи. Но в конце концов оставила эту мысль.

Глава вторая

Этого мальчишку часто видели слоняющимся по вымощенной булыжником унылой площади в центре Кумгильи. Трудно было сказать, сколько ему лет. Слишком крупная голова на плотно сбитом туловище, короткие ноги и чересчур длинные руки, почти монголоидные черты лица. Похоже, ему было около четырнадцати; неряшливая одежда наводила на мысль о бездельниках-родителях, позволивших отпрыску шляться по улицам.

В его бегающих глазках часто мелькало мстительное выражение; завидев прохожего, мальчишка щурился — он от нечего делать следил за людьми. Если случайно ловили его пристальный взгляд, парень сохранял невозмутимый вид.

Ральф Рис жил в мире своих фантазий, недоступном для посторонних — за исключением тех редких случаев, когда выставлял их напоказ. Сегодня он участвовал в перестрелке из вестерна, который накануне шел по телевизору. Ральф носился по улице взад-вперед, сложив пальцы наподобие револьвера, и с его толстых губ слетали резкие гортанные выкрики: пух! пух! па-пах! Потом "вскочил на коня", сделал круг по площади, прыгая на полусогнутых ногах, и завершил его у скамейки, послужившей коновязью.

Некоторое время он сидел, уставившись в пространство с отсутствующим видом. Перестрелка окончилась и забылась, — и теперь Ральф медленно погружался в свой тайный, замкнутый мир. Случайные прохожие мимоходом поглядывали на него, но Ральф был привычным зрелищем, едва ли заслуживающим особого внимания.

Примерно через час он встал, громко зевнул и потянулся во весь рост. Похоже, в путанице его мыслей созрело какое-то решение, которое надо было немедленно выполнить.