Погребенные

Ральф побрел, сутулясь, пиная камешки на дороге и отбрасывая их ударом ноги. Он уходил из деревни. Один раз оглянулся, будто проверяя, не идет ли кто за ним следом, но никого не увидел. Ральф Рис никого особенно сейчас не интересовал.

Дойдя до трактира "Лагерь Карактака"[1], он остановился и посмотрел на пыльные окна. Дверь немного приоткрылась, показалось хмурое лицо с черной бородой. Трактирщик Илай Лилэн увидел парня, глаза его сузились и тут же расширились: в них промелькнул… страх.

Выпятив губы, Рис издал странный звук — своего рода презрительное фырканье и отвернулся. Его грубые черты исказила ненависть.

Дорога круто пошла в гору — он зашагал медленнее, тяжело дыша, словно не привык к физическим нагрузкам. Один раз обернулся, вытянул обе руки в сторону видневшейся внизу крыши трактира: пух… пух… пух… па-па-пах! За воинственным жестом последовал знак победы — два раздвинутых углом пальца… По подбородку потекли слюни, он засунул руки глубоко в карманы.

Ральф ускорил шаг, тяжело дыша от жары. Возле сланцевых пещер шесть или семь автомобилей выстроились в ряд у ворот; не дойдя до них, Ральф свернул с шоссе на узкую тропинку, которая привела его к ограде из колючей проволоки вокруг молодых хвойных посадок. Выцветшая надпись предупреждала: "Прохода нет, за нарушение — штраф". Он плюнул и попал в плакат с двух шагов. Ральф не умел читать, но знал, что смысл надписи — предостеречь его.

Он продирался сквозь ели, не обращая внимания на колючую хвою, а места, где ветви нависали низко над землей, преодолевал ползком. Деревья постепенно редели, открылся крутой склон, негусто поросший рябинами, прозябавшими среди сланца и чахлой травы. Парень присел в тени отдохнуть, прикрыв глаза. Можно не спешить. Впереди — целый день и ночь, если понадобится, и весь следующий день. Ему удалось избежать любопытных глаз деревенских жителей — большего ему пока и нужно.

В его полусонном мозгу проносились бессвязные обрывки мыслей. В деревне не было других ребят — здесь жило много стариков, а их дети разъехались. В Кумгилье нет работы — это служило им оправданием, но на самом деле им было просто страшно остаться. Порой Ральфу тоже хотелось уехать, но он не мог. Ему придется остаться здесь, как если бы его приковали цепью к изъеденному непогодой воинскому мемориалу на площади. Его папаша каждую неделю получал на почте деньги, каким-то образом связанные с неспособностью Ральфа учиться в школе. И ясное дело, все забирал себе, не давал даже мелочи на карманные расходы, ублюдок! Мать каждый вечер приносила из "Лагеря" бочковое пиво в кувшинах, сидеть и пить его там они боялись. При этом воспоминании Ральф сипло расхохотался.

Девчонок в деревне не было тоже — кроме Ди Энсон, которая училась в колледже и приезжала на летние каникулы к дяде и тете. Сейчас она находилась здесь, ей исполнилось семнадцать и она была, по словам деревенских, самым очаровательным созданием из всех, навещавших Кумгилью в последние сто лет. Ральф ухмыльнулся про себя. Уж он-то рассмотрел ее лучше, чем кто-либо из этих старых козлов. Она, конечно, ни о чем таком и не подозревала.

Два дня назад она забыла задернуть на ночь занавески в спальне, и Ральф, спускаясь с горы, заметил желтый квадрат света. Он без труда вскарабкался на плоскую крышу сарая напротив и оттуда мог безо всяких помех рассмотреть ее комнату.

Сейчас, лежа на склоне, он с волнением вспоминал подсмотренное, дыхание его участилось. Ди разделась догола, собираясь накинуть легкую ночную рубашку; тело у нее оказалось молочной белизны, гладкое и гибкое — и все прелести были при ней. Вдобавок она, словно от сильной усталости, распростерлась на кровати, легкомысленно раскинув ноги, так что Ральф увидел у нее все, что до сих пор было для него тайной. Растянувшись на крыше сарая, он впивался в нее глазами. Дрожа, как животное, он удовлетворял себя, не в силах удержаться. Кончив, он дал клятву — бессвязное обещание ночному ветру проделать с Ди Энсон то самое, что делали парочки, которые он выслеживал летними вечерами в закоулках Кумгильи. С тем большим удовольствием, что она, сучка, задается всякий раз, проходя мимо него по улице, задирает нос и отворачивается. За это ох и даст он ей прикурить, видит Бог! А потом… он еще не решил, что сделает с ней потом, но во всяком случае ничего хорошего.

На несколько минут он отдался буйству воображения. Затем вздрагивая, лежал в тени — рваные штаны спущены до колен. Он снова задремал, а когда окончательно проснулся, не думал больше о Ди Энсон. Ральф не забыл о ней, но шквал его страстей поутих.