Погрешность

— Все, — Улька всхлипывает, — все… она рассказала мне все. О своем долге, о том, что ты продал клинику, чтобы его выплатить. О том, как ты переживал. Ты ее любишь, да? — Ульяна покачала головой в неверии. — Я понимаю, что, наверное, теперь уже совсем не хороша, — с размаху зарядила кулаком по своему бедру, — даже встать с кровати не могу. Но почему? Почему ты мне не сказал? Я бы все поняла. Зачем, Степ? Зачем ты говорил, что любишь меня, если это неправда?! Зачем?

— Стоп, — он накрывает ее рот ладонью, и поток речи прекращается, — что конкретно она тебе сказала? Давай по пунктам.

17(5)

— Что?

— Говори, что она рассказала, живо, — последнее слово получается грубее, чем он хотел, и Улька вздрагивает от неожиданности.

Он так смотрит на нее, что ей вдруг становится не по себе. Его глаза, их заволокло какой-то тьмой. Разве так бывает? Разве это можно увидеть? Но она видит, видит скопившуюся в них ненависть. На кого он злится? На нее? Себя? Ульяна не понимает, лишь крепче сжимает одеяло в кулаках. Облизывает сухие, распухшие губы, которые щиплет от слез из-за царапин.

Когда сегодня в ее палату пришла Талашина, Никольская подсознательно знала, чего ожидать. Унижений и насмешек. Света не та, кто будет жалеть или хотя бы останется в стороне, она будет бить по больному, изощренно, наблюдая за твоими мучениями.

Ее первой фразой ствло: «Прости его, он не сможет быть с тобой. Ты и сама должна это понимать», ее взгляд коснулся Улькиных ног, и она все поняла. Все до последней капли. После был рассказ о долге, о том, как Громов ей помогает, из кожи вон лезет, чтобы Талашина осталась жива и невредима. Дальше Улька слушала эту речь сквозь густой туман, он окутывал ее тело и утаскивал в пучину страхов. Слишком глубоко, чтобы выбраться самой.

— Это все, что она рассказала? — переспросил Громов, встряхнув Ульяну.

— Да.

— По ее словам, я делал все ради нее?

— Да.

— Я делал это ради тебя. Та машина сбила тебя не случайно. Это было предупреждение.

Степан сглотнул и отвел взгляд.

— У Талашиной не было денег, а я имел глупость послать ее, когда она пришла за помощью. После нашей с ней беседы она перевела все стрелки на меня. Рассказала им о тебе и о том, что если они хотят денег, то за тебя я достану все, что им нужно.

Ульяна затаила дыхание. Громов все говорил, говорил, но она лишь смотрела ему в лицо, пыталась отыскать его взгляд, который он целенаправленно отводил в сторону.

В какой-то момент ее пальчики обвили его запястье, но так и не сомкнулись. Степан посмотрел на ее жест и вновь отвернулся. Ему было чересчур мерзко от всего произошедшего, теперь он не мог смотреть ей в глаза, как раньше. Чувствовал себя недостойным. Слишком много боли случалось в ее жизни, когда он в ней появлялся.

— Значит, она мне соврала? — Никольская робко улыбнулась, а чуть позже подалась вперед, обхватывая Громовскую шею ладонями. — Я не должна была ей верить, не должна.

— Ульяна, — Степан скривился, намеренно резко отрывая ее от себя, — ты меня слушала вообще?

— Слушала. Не каждый бы стал продавать свой бизнес ради той, с кем жил две недели, Громов. Даже из-за угрозы жизни.

— Ульян, — мужчина покачал головой, неотрывно смотря в ее синие глаза, зрачки которых расширились.

— Мама сказала, что на следующей неделе меня перевозят в Германию, врачи дают очень жизнеутверждающие прогнозы.

— Я знаю, я говорил с твоими родителями.

— Ты полетишь со мной?

— А ты этого хочешь? После всего?

— Очень. Ты очень мне там нужен, Степа. Ты всегда был мне нужен. Я люблю тебя, сколько себя помню, не отталкивай больше, не надо. Я просто не смогу со всем этим справиться без тебя.

— Сможешь. Ты можешь гораздо больше, чем думаешь, завтра закажу себе билет.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что ты рядом.

Громов улыбается, а его пальцы слишком быстро погружаются в ее распущенные волосы, тянут на себя, а губы дарят сладкий и такой горячий поцелуй. Ульяна покрывается мурашками, они обволакивают ее хрупкое тело, вынуждая подрагивать. Громов отстраняется, смотрит в ее глаза, потирая остренький подборок большим пальцем. Его ведет от ее глаз, запаха, чувственных губ и тонкого, нежного голоса. Ладонь сжимает девичью грудь, обводя сосок до тех пор, пока его вершинка не заостряется, и слегка сдавливает ее пальцами, срывая женский стон.

Он безумно ее хочет и так же безумно соскучился. Кажется, они не виделись целую вечность. Руки хаотично сминают ее тело, язык касается шеи, проводя влажную дорожку к мочке уха, закусывая ту зубами. Никольская отстраняется, хмурится и тяжело вздыхает.

— Я… это глупо, Степ, — упирается ладонями в свои плечи, — прости, — по ее лицу проскальзывает тень печальной улыбки, и девушка отворачивается.

— Ульян, — тянет ее за руку, — посмотри на меня, Ульяна.

— Что? — всплеск раздражения заполоняет собой все пространство палаты.

— Все хорошо, — он говорит ей это уверенно, крепко сжимая в своих руках ее ладони, — слышишь?

— Слышу, — Никольская качает головой в неверии.

— Мы просто немного подождем, вот и все.

— Или это навсегда. Прости, я такочень боюсь. Вдруг это и правда…

— Нет.