Погрешность

— Значит, все и правда хорошо?

— Конечно, стал бы я тебе врать?

— Нет, — Улька протягивает руки к мужской шее, обвивая ее, упирается лбом в колючий подбородок, чувствуя дрожь в пальцах.

— Что говорят врачи? — Степан гладит ее голову, перебирает прядки волос, вдыхая приятный аромат.

— Нужна еще операция, говорят, что я смогу встать. По крайней мере, я в это верю.

- Все будет хорошо, — понижает голос, крепче стискивая Ульку в объятиях. Он боится думать о худшем, пока еще верит, эта надежда теплится в нем. Если она не сможет встать, это будет его вина. Его крест.

— А если нет? Что, если нет, Степ? Ты будешь мучиться со мной до конца жизни. Я лишусь покоя, потому что не смогу дышать и знать, что человек, который рядом, — задыхается.

— Не говори глупостей.

— Ты в меня веришь?

— Я всегда в тебя верю, Ульяна. Больше, чем в себя. Я люблю тебя, всегда любил. Такую забавную, веселую, красивую. С милым и курносым носом, — кончик пальца касается Улькиного носика. — Зачем ты его переделала?

Ульяна крепко стискивает зубы, чтобы не разрыдаться. Его признание становится для нее неожиданностью, чем-то запредельным. Тайным, но таким желанным. Она очень хотела услышать эти слова, но не здесь, не в этой палате. Хотя сейчас, несмотря на весь ужас происходящего, на всю ту боль, которую ей пришлось испытать, она самая счастливая. Самая.

— Я хотела что-то изменить, чтобы быть уверенней, мне всегда не хватало этой уверенности. А нос милым пятачком никогда не был пределом моих мечтаний. Ты же пластический хирург и должен понимать….

Ульяна стирает со щек свои слезинки и смотрит Громову в глаза, он стал таким родным. Кажется, он один может ее понять, прочувствовать.

— Иди ко мне, — Степа заключает ее в кокон своих объятий, его язык касается ее губ, проникая глубоко в рот.

Все время, что он был не здесь, его разбирало от желания поцеловать ее, до боли в мышцах, почувствовать ее кожу под ладонями.

— Когда ты рядом, я верю, что справлюсь, — Никольская поджала губы, а после расплакалась, громко, так, как не могла позволить себе при родителях. При них, особенно при маме, она была обязана держаться, казаться веселее, увереннее, чем есть, а сейчас, при Степе, она больше не могла сдерживать эмоций. Не могла терпеть ту дикую душевную боль. Не могла бороться со своими страхами и отчаянием. Внутри было так темно и пусто, но здесь, рядом со Степой, она также чувствовала невероятное душевное тепло, оно окутывало каждый уголок ее тела, сознания, призывая отпустить, разжать пальцы, до боли стиснутые в кулак, и поверить. Просто верить.

— Значит, я буду рядом всегда. Тебе что-нибудь принести?

— Я очень хочу кофе, но мама опять начнет читать нотации.

— Я принесу.

— Не надо, не уходи, — Улька встрепенулась, — потом.

— Ладно.

Она боялась его отпустить, а он и не хотел уходить. Тишина, повисшая над ними, объединяла, они понимали друг друга без слов.

Степа не сразу заметил, что она уснула, но даже во сне Ульяна продолжает льнуть к нему, цепляться за футболку и что-то шептать. Когда ее дыхание становится размеренным, Громов ненадолго выходит из палаты. Ему необходимо влить в себя еще кофе, его день не подошел к концу. Он ждет звонка, но они словно специально тянут это чёртово время.

Сбежав по лестнице в небольшое кафе, Степан берет трехсотмилиллитровый стакан кофе, сталкиваясь здесь с родителями Ульяны. Они сидят совсем близко, за круглым столиком, у них растерянные и понурые лица.

— Что-то произошло? — Степан присаживается на пустующий стул, а Никольская раздраженно отворачивается.

— Пришел ответ из немецкой клиники. Они берутся за операцию, прогнозируют очень хорошие результаты…

— Это же прекрасно, — Громов делает глоток кофе и слегка прищуривается.

— Это прекрасно, мы не ожидали такого скорого ответа. Они предлагают транспортировать Ульяну уже на следующей неделе, считают, что затягивать не стоит.

— В чем проблема?

— Мы думали, что у нас будет время…

— В деньгах, — повышает голос, и довольно эмоционально произносит Олеся Георгиевна, — проблема в деньгах! Они просят очень болшую сумму, которую мы не успеем собрать до отлета.

— Сколько?

Артур Павлович протягивает Степану свой телефон с открытым письмом в электронной почте.

— Внушительно, — Громов кивает, — я думаю, что смогу помочь.

Никольская же смотрит на Степана с неверием, ждет подвоха.

— С чего вдруг такие жертвы, для чужой…

— Она мне не чужая. Смиритесь с этим.

— Смиритесь, — женщина фыркает и откидывает за плечи свои распущенные волосы, а покоящийся в Громовском кармане смартфон оживает.

— Секунду, — вытягивает указательный палец, — мне нужно ответить.

Степан знает, кто ему звонит, знает, что сегодня у него будет еще одна встреча, не самая приятная.

— Степан Арсеньевич? — голос в трубке отличается акцентом. — Сегодня выходят все сроки.

Громов поднимается из-за стола и отходит подальше, крепче прижимая телефон к уху.

— Деньги у меня. Я в Москве.

— Хорошо, наши люди есть везде. Чуть позже вам сообщат адрес места встречи, и я очень надеюсь, что вы не устроите нам неприятных сюрпризов. Например, в лице вашего друга подполковника.