Погрешность

Олеся Георгиевна засуетилась, как только дочь открыла пришла в себя, Никольская-старшая подобралась, ее усталое лицо стало более свежим, а в глазах загорелся огонь. Конечно, она храбрилась ради дочери, девочка не должна видеть раскисшую от горя мать рядом, она должна напитываться силой и уверенностью людей, которые ее окружают.

— Как ты? — Олеся коснулась руки дочери.

— Нормально. Голова только будто не моя.

— Это все последствия наркоза.

— Мутит.

— Это пройдет.

— Где Степа?

— Я его сегодня еще не видела, — женщина поджала губы, хаотично соображая, на что перевести тему.

Конечно, ей не нравился Громов, он старше Ульки, заносчивее, и, по ее мнению, они вообще не были парой, не подходили друг другу. Ее девочка словно белый лебедь, ей нужен кто-то под стать, но Ульяна упрямо выбрала его. Лишая родителей права мнения на этот счет.

— Дай телефон, я ему позвоню, — Улька потянулась к тумбочке, и Олеся нехотя придвинула мобильный ближе.

В трубке послышались гудки, а после громкий голос Степана.

— Привет, — девушка выдавила из себя улыбку, — я тебя потеряла. Думала, что приедешь сегодня.

— Я буду у тебя завтра. Как прошла операция?

— Врачи говорят, что все хорошо, шансы на восстановление высокие.

— Отлично.

— У тебя все в порядке? Где ты?

— Я в Питере, завтра вернусь к тебе. У меня тут дело.

— Это как-то связано с тем, что ты встречался с Сергеем? Что-то происходит, Степ? Не молчи.

— Все хорошо. Я расскажу тебе, как приеду.

— Ладно.

— Как же быстро прошла его любовь. Все, вдруг стало много дел? — подкинула масла в огонь мама, стоило Ульяне сбросить вызов.

— У него небольшие трудности.

— Трудности у тебя! — Олеся Георгиевна взмахнула руками и поднялась со стула. — Ты хоть понимаешь, что твои шансы встать мизерны?

— Врач сказал, что если вторая операция пройдет…

— А если не успешно? Ты думала об этом? И откуда вообще там взялась эта машина? Ее так никто и не нашел. Что это было?

— Я не знаю, мама.

— Все это странно, Ульяна, очень и очень странно. Еще и Громов твой пропал, трудности у него… трудности.

Улька отвернулась, поджимая губы, а мама вышла из палаты. В помещении стало тихо и пусто. Это успокаивало, Никольская не любила излишнюю материнскую эмоциональность, а потому лучшим решением сейчас было прекратить этот ужасный разговор и разойтись по разным углам.

Ночью Улька долго не могла уснуть, ее клонило в сон, но стоило закрыть глаза, как в голову лезли какие-то ужасные картинки, паника нарастала, и Никольская распахивала веки, гипнотизируя белый потолок своим влажным взглядом.

***

Громов хотел разделаться со всем быстро. Вернулся в Питер и, как только сошел с трапа, с низкого старта помчался к Талашиной. Эта бестолочь должна была подписать бумаги на продажу клиники и не задавать лишних вопросов, но они были, более того, Светка взбеленилась от такой новости.

— Я ни за что не подпишу. Если бы я хотела решить этот вопрос так, я и сама бы продала клинику. Почему ты не попросил денег у Азарина? Он их уже просто коллекционирует, все эти разноцветные купюры для него лишь бумага!

Света тряхнула головой, замирая посреди кухни. В ней бурлила злость, тонны злости. Как он мог поставить на кон клинику? Она столько сил вложила в этот бизнес, а теперь он хочет все это продать. Вот так просто?

— Закрой свой рот, — Степан двинулся в сторону Талашиной, — ты всегда любила считать чужие деньги. Сядь, — подтолкнул к барному стулу, — вот, — вытащил из внутреннего кармана куртки листок, — подписывай.

— Я не буду…

— Ты будешь, иначе сядешь.

— Что? Это угроза? Не забывай, во всех этих махинациях есть и твоя фамилия…

Громов с силой надавил на женское плечо, и Светка взвизгнула, сморщилась от боли.

— Токман меня отмажет, подписывай.

— Ты… ты… — Света поставила свою размашистую роспись, гневно глядя на бывшего.

— Завтра съедешь из квартиры.

— Что?

— Что слышала. Все, что у тебя есть, было куплено на мои деньги.

— Степа, — женские губы скруглились, высвобождая протяжный звук «о». — Я же… куда я пойду? — голос мгновенно стал мягче, а движения плавнее, сейчас Света напоминала кошку, податливую и пушистую.

— Ты сама в этом виновата.

— В чем? В том, что выбрала тебя? Ты моральный урод, Громов, урод.

— О том, кто ты, мы промолчим, — уголки мужских губ заострились, изображая на губах полуулыбку.

— И что, теперь будешь всю жизнь рядом с калекой? — она кинула это ему в спину, злобно, не думая о последствиях.

17(2)

Степан уже почти ушел, но ее слова — они заставили обернуться, полоснуть взглядом по смазливому и перекачанному гиалуронкой лицу. Мужские плечи напряглись, а дыхание сбилось.

Света же продолжала кричать, нести всю эту чушь в ущерб себе и плеваться от ярости. Громов смотрел на Талашинское представление секунды, его не хватило на большее. Ноги сами понесли ближе, к ней. Пальцы сжали хвост из темных волос в кулак, и венка на Светкином лубу вздулась.

— Пусти, пусти меня! — она ударила его в грудь, взвизгивая.

Степа разжал пальцы, отталкивая ее от себя. Огляделся и, резко развернувшись, пошел в спальню. Он с силой открыл шкаф, дверь которого слетела с петель, и вытащил Светкин чемодан.