Мы помолчали минуту, улыбаясь и качая головами в такт вагону. В воздухе разлилась особенная, масляная благодать. Летний вечер, вершина холма, пряный, но с медом запах трав, названия которых тебе неизвестны, хотя ты вырос с ними с самого детства. Закрытые глаза, но ты знаешь, что солнце уже капает мартеновский металл за шкирку дальнему холму. Тепло так, что не понимаешь, где кончается твое тело и начинается тот самый внешний мир, да и есть ли он вообще? На душе нет больших дум, долгов, неотвеченных звонков, непоглаженных детских голов – ты свободен, на минуту, но минута эта имеет чудесный ход. Она длится не вечность, нет, это все глупейшие сравнения, которые мешают жить здесь и сейчас. Нет, эта минута длится столько, сколько нужно, как если бы ты открыл глаза после второго сброса будильника, в надежде, что ровно семь утра, и так оно и есть… Глаза закрыты, и солнышко, обычно прыгающее за холм в неожиданной и необъяснимой спешке, все светит и светит оранжевым сквозь твои веки. Вот такая минута.
Я понял, что просто хотел взять паузу, додумать одну мысль, не расплескав, не спугнув то повисшее в купе особенное настроение. И эта минута была точно по размеру, не больше и не меньше. А додумать я хотел вот о чем. Меня поразила его способность быть открытым. Дело тут было не только в его улыбке, в позе – он всем своим видом никуда не торопился, и в физическом, и в каком-то душевном плане, но и не был расслаблен донельзя. Ни даже в его простой, но опрятной одежде. Сколько всего невербального происходит в нашей зацикленной на словах жизни, каждую секунду. Нет, меня поразило то, что в данный момент времени, в этом купе – я видел его целиком. Он был открыт для нашего контакта, как готовое к поиску блютусной пары устройство. Не пытался что-то получить от меня, и не настаивал особенно на продолжении. Он просто был
Способность обнажения ума, открытия себя новым людям, мыслям, взглядам, посещает не каждого. Для этого важнейшего состояния должны сойтись звезды. Где-то тут необходимо внешнее воздействие, приятная, или наоборот, неприятная компания, чем гуще, горячее, тем лучше. Где-то нужна интуиция и склад характера. А где-то – дисциплина, привычный вывих самолюбия. Иногда здорово помогает совершить ошибку, сморозить редкостную глупость, особенно тебе несвойственную, выйти из зоны комфорта. А там уже включается и совесть, и скромность, и гордость, желание исправиться. Временами нужно намеренно устраивать себе такие ситуации. Мне стало интересно, как он тренировал свою открытость, хотя может быть, мне попался настоящий самородок.
Поезд не сбавлял ход. Мы вырвались из кольца обжитой земли, и скакали по темному, сонному лесу. Хотелось, чтобы между деревьями выглядывала луна, перебегая с одного просвета до другого со скоростью нашего окна, как, впрочем, и любого другого окна нашего поезда. Но подкинувшие мне перед отъездом хорошего настроения снеговые тучи затянули все небо ватной периной. Темные ряды деревьев были похожи на зрителей в зале, увиденных с освещенной сцены купе, где мы играли свой концерт.
– Ты знаешь, в этом стихотворении есть ростки мудрости…
Он засмеялся своим словам.
– Представляю, как это для тебя звучит, дружище! Не обижайся. Я сам тут глубоко увяз в вопросах мудрости. Знаешь ли, я рос очень способным учеником. За мной даже закрепилась, в какой-то момент, репутация «далеко пойдет». Школа давалась легко, по всем предметам, в институте я вовсе появлялся на лекциях только для приличия, впрочем гордиться тут совершенно нечем… Суть в том, что взамен определенного, понятного таланта, ну или просто его полного отсутствия, мне отмерили пятилитровую бутыль сообразительности. Потому все давалось сравнительно легко, но на обывательском уровне – колодцы мои были неглубоки, довольно быстро пересыхали, и звезд со дна мне увидеть не удавалось. На этапе юности такая формула работает замечательно: после вереницы призовых мест на рядовых соревнованиях, твое лицо становится знакомым для тех, кто имеет полномочия или наглость, чтобы вершить судьбы и раздавать слонов.
– Ну да, а потом становится труднее…
– Еще как! С одной стороны, казалось бы, летай как ветер на широчайшем поле возможностей – куда не пристанешь, что-то да выходит. Но быстро замечаешь, что становишься стрекозой среди разномастных жуков-навозников, откровенных опарышей, о них не будем, но и приличной группы деловитых муравьев, которые строют свой дом, шаг за шагом. А ведь есть еще и прекрасные бабочки, в перламутровых разводах, с размахом крыльев в ладонь. Их собирают в коллекции, и это тоже потихонечку задевает. Одним словом, ты сам начинаешь рыться в земле, что-то строить, поднимаешь изрядную пыль…
– Давай я попробую продолжить. Ты начинаешь строить свой дом, но дела идут неважно. И вроде бы появилась крыша над головой, и много интересных комнат, но… Дом больше напоминает проект Гауди – какие-то башенки, нелепое деревце, торчащее из стены. В чем проблема?