Погружение

Этот внутренний мир, спрятанный на самом видном месте, везде вокруг тебя, сразу за гранью периферийного зрения, в танце параллакса, где физический глаз уже не видит, а третий – еще не может, в инфра-белом поле сознания, этот мир притягателен своим обещанием какого-то глобального, глубочайшего ответа на вопрос, тобой еще не до конца сформулированный, но прекрасно известный тебе по тысячам переживаний и внутренних монологов. Этот вопрос был твоим собутыльником чаще, чем кто-либо из лучших друзей. Кто я и зачем? Дотошный критик потратит драгоценные секунды своей жизни, чтобы указать мне, что здесь два вопроса, а не один. Но есть какая-то уверенность, что они связаны друг с другом неразрывно, связаны своим главным ответом, который плывет перед нами в полутонах заката, рисуется силуэтом среди темных деревьев, отпрыгивает в последний момент из угла рамки зеркала. Судьба одного из самых странных героев античных мифов Тантала досталась в наследство всем нам. Он пировал с богами за одним столом, принося друзьям объедки, он врал и обманывал их, бессмертных, он был великим комбинатором. И боги не остались в долгу – они взяли ту сладкую секунду, секунду до насыщения, до утоления жажды: исхудавший странник на краю пустыни поднимает к лицу полный кувшин прохладной воды, и его тело, почувствовав близость чудесного спасения, разрешает расстаться с парой капель драгоценной влаги, которые текут по его щекам слезами, горше масляных вод Мертвого моря. Боги взяли эту секунду и растянули для Тантала в вечность, и сладость предвосхищения превратилась в яд. И так боги отринули и нас, выставили дымовую завесу, в которой мы блуждаем всю жизнь – и близок ответ, а не дотянуться.

Мы начинаем додумывать, строить догадки, просто фантазировать. Но вот, что интересно – мир фантазий это чрезвычайно одинокое место. Этот поезд, он общий для нас с Михой, но все, что я нафантазировал вокруг, внутри и по оборкам обитой пластиком комнатки с двумя кроватями детского размера, все это – живет только во мне. И так заманчиво соскользнуть в эту тихую реальность, дернуть стоп-кран этого, как уверяют, реального мира и нырнуть в стеклянный шарик моего мирка, где герой всего один. Одиночество и фантазии питают друг друга в чудесном симбиозе. Одиночество развивает фантазию, населяет выдуманный мир все более четырех-мерными событиями. А те, в свою очередь, тянут тебя к дальнейшей изоляции от внешнего мира.

Тебе кажется, что каждый разговор с твоим участием – о тебе. Все мелкое и большое, хорошее, а уж тем более плохое, ты принимаешь на свой счет. Ты – сердцевина персонального мироздания. Но правда в том, что на самом деле, в любом разговоре люди говорят, прежде всего, о себе, обсуждают свои проблемы и слабости, пусть иносказательно, в виде басни, мифа. Если помнить об этом, то можно не только избежать крайностей, депрессии, но и заметить другого человека, разорвать кольцо одиночества, пусть на вечер, на час. Боже милостивый, пожелай нам удачи в бою, пожелай нам удачи.

9

Я захотел немного разбавить густо замешанный коктейль нашего разговора. Это важный момент. Помню, в детстве мы ловили с отцом леща на донку. С десяти-двенадцати метров глубины эта большенная рыбина, в килограмм, а то и полтора, шла как по маслу, легче банки с краской, поднимаемой на верхние мостки. Выйдя на поверхность, она ложилась набок, секунд на тридцать. За это время ее надо был подвести к лодке и взять в сачок. Если это не удавалось, то лещ приходил в себя, и легко уходил на глубину, хорошо еще если только с крючком и куском лески, а то и удочку прихватывая с собой. Эти тридцать секунд всегда казались мне чудом, подарком свыше, в особенности необходимом мне, горе-рыболову, который даже не умел толком плавать. Но дело было не в чудесах – просто при таком быстром подъеме с привычной глубины, лещ замирал, ошеломленный светом и удушьем от закипающей в его сосудах крови. Кессонная болезнь, бич ныряльщиков, био-химическое олицетворение принципа «рожденный ползать, летать не может». Мне совершенно не хотелось, чтобы Миха сошел с крючка именно сейчас, когда я уже настроился на хороший разговор.

– Скажи мне лучше, дружище, какую музыку ты слушаешь?

– Даже не представляю, как ответить на твой вопрос. Я – омнифон.

– Это еще как?

– Ну, ты же знаешь, например, что есть плото-ядные, и плодо-ядные животные. Но все это глупости. Я же не панда, которая питается одними эвкалиптовыми листьями. Нет, я обычный бурый медведь. Могу косулю задрать, а могу покопаться в мусорке, не погнушаться.

– Ну косуля, допустим, это классика, так? А мусорка тогда что?

– Шлягеры люблю. Не хочу любить, но люблю. Вот ты заставишь меня составить десятку любимых музыкальных произведений, и я тебе накропаю что-то очень приличное, совсем не стыдное. И при этом, могу тебе гарантировать, что ни одно произведение из десятки я не буду напевать в душе. А вот шлягеры буду. Стоять буду, и как последний идиот гримасничать в головку душа: привет, сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно, сто лет…