Погружение

Я последовала указаниям в сообщении, которое он прислал мне после того, как редакторы дали мне его номер, и через горы ветхих старых книг пробралась к трем столам с перегородками: даже не знала, что они там есть. И вот он, Эрик.

Оливковая кожа, черные как смоль волосы и блестящие темные глаза, одет в бордовые треники и черную ветровку на молнии – неофициальную форму команды по плаванию, которую они носят в кампусе. Когда он улыбнулся, обнажив ослепительно белые зубы, на щеке у него появилась очаровательная ямочка.

– Ты, должно быть, Брук. – Голос у него был приветливый, насквозь пронизанный улыбкой.

Я чересчур рьяно кивнула.

– Приятно познакомиться, Эрик, – сказала я дрожащим голосом, передернувшись от того, как явно мой кентуккийский акцент слышен в тишине библиотеки.

Я не из тех, кто теряет из-за парня голову, но мать моя женщина, я как будто увидела ожившего греческого бога. Я мысленно ругнулась на себя. Этого только не хватало, я и так нервничаю из-за интервью.

Он указал на соседний стул, и я села. Я вытащила свой подержанный ноутбук, чтобы делать заметки, и телефон, чтобы записать интервью, и постаралась не думать о том, как близко наши руки или что от его дыхания светлые волоски у меня на руке встают дыбом.

– Ну что ж, на прошлой неделе в полуфинале ты победил на дистанции 800 метров вольным стилем. Это важное достижение, и ты был так…

Он поднял руки и засмеялся, и глаза его засверкали.

– Может, прежде чем начать интервью, мы немного познакомимся?

Я залилась краской и снова себя отругала. Как это я сразу начала лажать?

– Извини, – пробормотала я смущенно.

– Не нужно извиняться, – сказал Эрик, и я почувствовала на себе его взгляд, хоть и уставилась в стол. – Я просто хочу сначала узнать тебя чуть получше.

К этому интервью я готовилась вчера весь вечер, придумывала вопросы и как начать разговор, но к такому повороту оказалась не готова. Что ему может быть интересно узнать обо мне?

– Ты же на первом курсе, да? – спросил он. Я кивнула, отметив, как легко он перехватил инициативу, хотя интервью должна была брать я. Но я не возражала. Готова была слушать его голос весь день. – Как тебе Хадсон?

Не сказала бы, что Хадсонский университет мне очень уж нравился. Соседка по комнате со мной почти не разговаривала, профессора не гнушались всех гнобить, и я постоянно переживала, что не получу достаточно хороших оценок, чтобы мне и дальше платили полную стипендию.

Но больше всего меня волновало то, чего у меня не было. Ни к кому, с кем я здесь познакомилась, я не прониклась симпатией. Как будто клеймо того трейлерного парка, где жили мы с матерью в Кентукки, осталось на мне и здесь, словно вонь, которую невозможно смыть. Другие девочки, в своих леггинсах от «Лулулемон» и с идеальным контурингом, ее как будто чувствовали и мгновенно понимали, что тратить на меня время не стоит.

Я собиралась отделаться дежурным «хорошо», «нормально» или даже «классно» и совсем не ожидала, что голос меня подведет.

– Все еще адаптируюсь, – слышу я себя будто со стороны.

– Понимаю, – отвечает он участливо. – Мне сначала тоже было непросто.

Я бросила на него откровенно недоверчивый взгляд. Сложно представить, чтобы Эрик Веррино чувствовал себя не в своей тарелке. Он засмеялся, и в животе у меня что-то затрепетало.

– Серьезно. Мы с парнями из команды по плаванию не сразу нашли общий язык. Я был сильно привязан к своим друзьям и команде дома, в Коннектикуте. Здесь вписался только через несколько месяцев. – Я уже и так была им очарована, а от этого проявления уязвимости чуть не растеклась по библиотечному ковру. – Ты уже выбрала специализацию? – спросил он, ловко меняя тему.

– Да, я буду журналисткой, – ответила я. Я всегда знала, что хочу изучать.

– Журналисткой? – он вскинул брови. – Престижная профессия.

– В детстве я часто смотрела новости. Меня растила мама, а она… много работала, так что по вечерам я обычно проводила время с телевизором. Можно сказать, слегка на нем помешалась.

Я не рассказала ему, как сильно прикипела к людям, которые вещали с экрана, как они тогда практически заменили мне друзей. Стали одними из немногих, на кого я могла рассчитывать. Вместо этого я покраснела, поняв, сколько всего выболтала, хоть меня об этом и не спрашивали. Но Эрик, кажется, не возражал. Он слушал, правда, слушал и в нужные мгновения распахивал глаза. По ходу разговора он тоже начал рассказывать о себе, о семье в Гринвиче, друзьях по команде, о том, что изучает финансы, но чувствует, что выбрал специализацию под давлением родителей.

Мы проболтали целый час, и я поняла, что так и не задала ему ни одного вопроса о плавании. Но впервые за все время, что я провела в Хадсоне, мне кажется, что все будет нормально.

Сообщение пришло вечером, когда я вернулась в общежитие спустя несколько часов после того, как Эрик рассыпался в извинениях и свернул разговор, сказав, что ему пора на занятия.

Хочешь, завтра закончим интервью у меня?