Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Все еще продолжаю свои лекарства, но почти совсем уже здоров. – В теперешние минуты я довольно спокоен и доволен. Что-то будет далее! – Все эти дни очень много имел самых унылых минут. И сомнения о худых следствиях, и мысли о Рихтере (who did write or yet will say all to my father [который уже написал или еще расскажет обо всем моему отцу (англ.)]) мучили меня. Утро 18-го апреля было одно из самых безотрадных. Я ходил Рихтера просить, но от слез и от присутствия парикмахера и какого-то ученика не мог ничего почти сказать, от него пошел, проливая слезы самые горестные (утро было прекрасное, я шел валом). Пришедши домой, тотчас написал к нему преубедительное письмо, где клялся ему Богом, что ничего такого впредь от собственной моей вины мне не случится (важная, очень важная клятва!!) и получил от него в ответ, что он меня не компрометирует, что еще поговорит об етом со мною и проч., что меня не очень утешило (Обедал в тот день на Вор<обьевых> гор<ах> с Кайс<аровым>, подкрепляя душу надеждою). Третьего дни поутру послал к нему еще письмо он то же отвечал, что не компрометирует, немного решительнее и для меня утешнее, но все не так, как бы должно. Что его за дело? Я думаю то только, чтоб выслужиться перед… (271: 55 об. – 56)

Профессор Рихтер был непосредственным подчиненным директора университета Ивана Петровича Тургенева, чье имя или должность Андрей Иванович заменил в дневнике точками. Тем не менее остается неясным, что дало основания Андрею Ивановичу заподозрить Рихтера, невзирая на его настойчивые заверения, в намерении нарушить врачебную тайну и было ли это недоверие причиной попытки сменить доктора. Федор Герасимович Политковский, которого Тургенев посетил 5 апреля, в Великий четверг, был не менее знаменитым врачом, чем Рихтер, и также служил в Московском университете – профессором натуральной истории. 14 апреля Андрей Иванович записал в дневнике, что он «еще не выздоровел», хотя лекарство Политковского оказалось «действительнее» (271: 54 об.). Несмотря на успехи нового лечения, Андрей Иванович все больше погружался в отчаяние, потому что боялся огласки. Свои чувства он выразил цитатой из «Страданий юного Вертера»:

«Да погибнет тот безотрадно, кто смеется над больным, который едет нещастливым, едущим к отдаленным водам, которые умножат болезнь его, сделают жизнь для него болезненнее тягостнее, кто не снисходит к горести стесненного сердца» (271: 55).

Перевод этот не очень точен (ср.: Гете 1978: 75). Тургенев ищет у Гете формулы, чтобы говорить о собственных переживаниях, и поэтому злоупотребляет словами «больной», «болезнь», «болезненный», которые потом вычеркивает[101]. В «Страданиях юного Вертера» речь шла о благополучных обывателях, насмехающихся над безумцем. Для Тургенева человеком, «не снисходящим к горести стесненного сердца» и «умножающим болезнь» страдальца, оказывается доктор Рихтер, которого он подозревал в предательстве.

Опасаясь, что сведения о его поведении дойдут до отца, Андрей Иванович не мог себе представить, что тому тоже приходилось бороться с греховными склонностями и даже признаваться в них собратьям по масонской ложе: