Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Ему требовалась новая эмоциональная матрица, которая воплотила бы образ мгновения, меняющего жизнь, когда блудный сын встречает и сразу же узнает свою любовь. Трагедии Шиллера вряд ли могли ему в этом помочь. И Фердинанд, и Карл Моор появляются на сцене, уже охваченные пламенной страстью к Луизе или Амалии. Между тем классический роман, подробно рассказывающий о возникновении любви и пробуждении души к сильным и настоящим чувствам, также был в числе переводческих замыслов Тургенева, Жуковского и Мерзлякова. Начало этой работы было для Андрея Ивановича настолько торжественным событием, что он счел нужным зафиксировать его мельчайшие обстоятельства: «Вертера с письма от июля 6^го начал переводить Мая 24^го 1799 в унив<ерситете> в свое<й> комнате в 10 часу в исходе, ввечеру» (276: 18 об.).

Переведя одно письмо, друзья остановили работу, поскольку узнали, что издание нового перевода романа Гете готовится в Петербурге, однако очень скоро возобновили ее (см.: Жирмунский 1984: 60–64), стремясь, как и в ходе работы над совместным переводом «Коварства и любви», настроить свои души в унисон. В июле 1800 года Андрей Иванович пишет, что переводит «Вертера» «понемножку», поскольку хотел бы видеть его «в нашем хорошем переводе» (271: 60).

Письмо Вертера от 6 июля, с которого Тургенев начал свою работу над переводом, рассказывает о том, как герой гулял с Шарлоттой и ее маленькими сестрами:

Я посмотрел вниз и увидел, что Вильгельмина поспешно всходила наверх, держа в руках стакан воды. Я взглянул на Шарлотту и живо почувствовал все, что в ней имею. Между тем Вильгельмина принесла воду, Марианна хотела взять у ней стакан; Нет закричала любезная малютка; нет, ты сперва напейся, Шарлотта! – Я так был восхищен ее добродушием и приятностью, что ничем не мог выразить моих чувств; но взял ее к себе на руки и поцеловал с такою живостью, что она зачала кричать и плакать. – Ей больно, сказала Шарлотта. Я испугался. Подойди ко мне малютка, продолжала она, взяв ее за руку и сводя вниз, умойся скорее свежей водой, все пройдет. Я стоял и смотрел, как заботливо она терла себе щеки мокрыми своими рученками в твердом уверении, что чудесной источник смоет с нее всю нечистоту; наконец Шарлотта сказала: «Полно», а она все не переставала тереть, как будто бы боялась, чтобы на щеке не осталось какого-нибудь знака. Никогда, ни на какой церковной обряд не смотрел я с таким благоговением, и когда Шарлотта взошла наверх, я готов был броситься перед нею на колени, как перед пророком, которой омыл грехи целого народа (ОР РНБ. Ф. 286. Оп. 2. Ед. хр. 319. Л. 10–11).

Способность Шарлотты понимать чувства и переживания маленьких детей служит здесь свидетельством детской чистоты ее собственного сердца[110].

В конце апреля Тургенев записал в дневнике, что «почти выздоровел» (271: 56 об.). Воскресшие надежды побудили его подвести итог тягостному периоду жизни, когда он чувствовал себя изгнанником в отчем доме. Он приступил к произведению, которое назвал «Письмы к другу». Подобно «Страданиям юного Вертера», оно должно было представлять собой эпистолярную исповедь самому близкому человеку. Почти наверняка адресатом был Андрей Кайсаров.

Первое из «Писем», написанное 30 апреля, было экспозицией, рисовавшей блудного сына, потерявшего чувство живой связи с «блаженными летами своего ребячества» и «радостной улыбкой природы»: