Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Среди новых друзей Андрею Ивановичу не требовалось избавляться от насмешливости, и он пытался и здесь утвердиться в привычной для него роли души общества и центра компании, однако его усилия далеко не всегда производили то впечатление, на которое он рассчитывал. Рассказывая Булгакову о нежелательных следствиях своих венских приключений, Гагарин писал, что завидует другу, окруженному красотами и историческими достопримечательностями Неаполя. «Vous avez l’irruption de Vésuvе, – сокрушался он, – tandis que nous n’avons que celles de génie de Tourgeneff qui s’exhale en bon mots» [«У Вас там извержения Везувия, а нас только извержения Тургенева, который фонтанирует остротами» (фр.)] (ОР РГБ. Ф. 41. Карт. 70. Ед. хр. 14. Л. 7 об.). Итоги обучения Андрея Ивановича «светской науке», как он сам ее называл (1239: 7), оставались противоречивыми. Столь же двойственными были и его успехи в науке страсти нежной.

Милая Фанни

Тургенев первый раз упомянул в дневнике свою новую даму сердца 13 сентября, в тот самый день, когда он видел в театре эротический па-де-де в исполнении Марии Вигано:

После спектакля провожали с Булгаковым нашу Тирольскую красавицу. Видели ее мужа. После нам вдруг пришло на ум, что ето его латинской учитель. Глупо, непростительно глупо, что не спросили фамилии у служанки, которая шла за нами с лестницы (1239: 9).

В дальнейшем Андрей Иванович часто называет в дневнике свою пассию Тирольшей, но, судя по тому, что это обозначение впервые появляется тогда, когда они с Булгаковым еще не знали фамилии красавицы, речь вряд ли могла идти о ее происхождении. Скорее, молодые люди прозвали так незнакомку за южную внешность. Южный Тироль, включая его итальянскую часть, в то время входил в состав империи Габсбургов.

Больше чем через месяц, 20 октября, Тургенев записал, что «говорил много интересного с Тирольшей». Его волновало, «пойдет ли дело на лад» (Там же, 24а). Примерно в это время в дневнике появляется фрагмент из обращенного к ней признания (вписанный позже на свободное место, он не поддается точной датировке):

Вот что написала к вам горесть моего стесненного сердца, которое в сию самую минуту облегчилось слезами, гнев ваш пройдет, но сердце ваше останется с вами, простите, что я смею надеяться етой минуты, от которой зависит мое утешение (Там же, 17 об.).

Конечно, «тирольская красавица» не читала по-русски, а Тургенев переводил в дневнике отрывок из французского письма. Забота о своем русском слоге не оставляла его даже в такие моменты. Неловкие обороты и галлицизмы свидетельствуют, что язык любовных признаний давался Андрею Ивановичу с трудом. Как бы то ни было, «утешения» он дождался. Через несколько дней он уже писал в Геттинген о своем новом приключении. Андрей Иванович чувствовал, что должен оправдываться перед Кайсаровым, который продолжал обнадеживать друга видами на грядущее соединение с Екатериной Соковниной. К тому же его письма читал и Александр Иванович, для которого любовная история брата и его планы на будущее значили особенно много.

Между тем Андрея Ивановича куда больше интересовало настоящее: