Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Пространные письма Кайсарова, глубоко симпатизировавшего Екатерине Михайловне, выдают искреннюю досаду. Он писал другу, что ему тоже двадцать лет, но он «еще так же чист, как чист родился», уговаривал его думать не только о телесном, но и о душевном здоровье, уверял, что новая возлюбленная обманывает его, говоря о своих чувствах (50: 106 об. – 107 об.). Все эти увещевания Андрей Сергеевич сопровождал бесконечными извинениями за взятый тон моралиста. В ответ Тургенев вяло, хотя тоже многословно оправдывался. Признавая право друга наставлять его и соглашаясь, что его поведение «никогда не будет моральным», он писал, что не верит признаниям своей дамы, хотя и не видит «вреда для сердца» в том, чтобы быть обманутым, а главное – стремился убедить Кайсарова, что новый роман не может изменить его отношения к Екатерине Соковниной:

Впрочем, я брат не скрываю от себя, как я виновен, но я чувствую, что я слаб. Не думай, брат, чтобы я оправдывал себя. Но я так разделяю эти две связи, как от земли небо; et il n’y a rien, rien du tout de commun [нет ничего, совсем ничего общего (фр.)]. Ето одно так от другого различно, что мне кажется, что я от етого менее виновен (840: 12 об. – 13).

В другом письме он уверял друга, «что будет в этом отношении строг к себе, тогда, когда начнет другую половину жизни», но пока нуждается в том, чтобы «несколько раз даже быть обманутым <…> хотя бы для того только, чтобы тем дороже ценить ту, которая будет навсегда принадлежать мне» (Там же, 16).

Эти софизмы не убеждали, прежде всего, его самого. Он ощущал, что роман с черноглазой и черноволосой баронессой все сильнее захватывает его, но не мог подобрать адекватных кодировок и оценок для собственных переживаний. Ему хотелось сказать другу что-нибудь хорошее о возлюбленной, но подходящих для этого слов и формул у него не было. «Бедная баронесса моя лежит в горячке, – пишет он Кайсарову в ноябре, – мне особливо нравится в ней ее имя: ее зовут Фанни» (Там же, 35). Зная обычные источники пристрастий Тургенева, можно предположить, что за именем дамы сердца стояли литературные образцы. Когда-то он мечтал об Амалии, Шарлотте или Юлии. Такой удачи судьба ему не подарила, но у имени Фанни тоже была достойная генеалогия.

В начале 1802 года, еще до того, как он познакомился с Тирольшей, Тургенев отчитывался из Петербурга Жуковскому о своих визитах к Марье Николаевне Свечиной, в которую Василий Андреевич был тогда платонически влюблен. Тургенев написал, что Мария Николаевна чувствует свое печальное «состояние и не ослеплена нимало в рассуждении мужа». Процитировав строки из Вертера об «обманутых надеждах» и «уничтоженных планах», Андрей Иванович развил свою мысль:

Каково ей должно быть видеть такую будущность навсегда может быть! Она, право, похоже на Франциску фон Штернах в «Донамаре» <…> Помнишь, как та описывает в письме своем лета детства, с ним проведенные. Кротость в ней та же, и это чувство невинности, и вместе с тем прощения тем, кто ее гонит и кто причиной ее несчастий. Я не могу изъяснить, как это чувство для меня мило, как я люблю себе воображать его, и как я вместе печален и как мне, однако ж приятно видеть его в К<атерине> М<ихайловне> (ЖРК: 392).