Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Я, брат, тебе во всем признаюсь, долго я воздерживался живучи в Москве и в Вене: в 1½ года имел я один только раз сообщение с женщиной, имев его перед тем за 1½ же года: но мне двадцать лет; я здоров и окружен самыми соблазнами, хотя и страшные наказания всегда же перед моими глазами. Один раз пренебрег я все и имел минуту слабости; прошло щастливо; но я целую неделю не знал минуты покоя: теперь… ты уж угадываешь! Я наслаждаюсь физически с величайшим спокойствием. Не наслаждаюсь, но удовлетворяю неодолимой потребности 20-тилетнего возраста. Третьего дни только возобладал я совершенно над Баронессой… Ты обвиняешь меня?.. Я уж ето делал; но слабость духа и сила природы физической меня извинили. – Она очень приятная женщина, гречанка-итальянка; черноглазая, черноволосая, и… уверяет, что влюблена в меня; мы с Булгак<овым> познакомились с ней в театре, уступив ей место, потом проводили ее до дому, чрез несколько дней повторилося то же, вошли к ней и познакомились с ее мужем. Потом вдруг раззнакомились, и перестали было и кланяться друг другу. Но с неделю, как я опять вздумал подать ей в театре руку, после пришел к ней и так далее. Муж ее никогда не бывает дома; и я могу у нее просиживать по нескольку часов. Побрани, брат, меня хорошенько; я достоин. <…> Не скрывайте от меня впечатлений, которое сделает на вас мое новое знакомство. Тут ничего нет, кроме физического, совсем ничего, хотя она, кажется, и была бы достойна лучшего (840: 49 об. – 50).

В этом ответе Тургенев сознательно смещает хронологию своих, как он выражается, «сообщений с женщинами». Первое его падение, принесшее ему столько огорчений, действительно произошло почти за три года до того, как было написано это письмо, – в январе 1800 года. Однако если отсчитать от этой даты полтора года, то получится, что вторая «минута слабости», о которой пишет Андрей Иванович, приходится на середину 1801 года, то есть на время до начала его романа с Екатериной Соковниной. Между тем в дневниках он пишет о своих походах в № 444 в Петербурге в мае 1802-го, уже после того, как между ним и Екатериной Михайловной состоялось решающее эпистолярное объяснение. Мы, конечно, не знаем, не доводилось ли Тургеневу уклоняться с пути целомудрия еще и годом раньше, но в любом случае ясно, что он решил скрыть от друга и от брата свое последнее прегрешение, то ли отодвинув его в предшествующий период жизни, то ли умолчав о нем вовсе.

Мотивы этой уловки очевидны. Важнее другие элементы риторической стратегии Тургенева. В его эмоциональном репертуаре или, по крайней мере, в наборе матриц, объединяющем корреспондентов, нет «символических моделей» легкого увлечения или светской влюбленности. Поэтому Андрей Иванович оказывается вынужден объяснять свое новое приключение как дань необходимости удовлетворять требования плоти, пользуясь при этом «безопасностью», – вопрос в высшей степени существенный для молодого человека, начавшего свою мужскую карьеру с венерического заболевания.

В письмах Кайсарову он пытался, насколько это возможно, сохранить эмоциональную атмосферу их юношеской дружбы и оправдать свой проступок, ссылаясь на непреодолимый дуализм душевной и плотской природы. Он так далеко зашел в утверждениях, что эта связь основана исключительно на его физических потребностях, что оказался вынужден оговориться, что «и теперь есть, и всегда была разница между» его возлюбленной «и публичной девкой» (Там же, 12).