Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Вот как светские мнения входят и распространяются по душе моей. Как я удален от братц<евой> простоты, честности сердца! Я рассказывал с некоторым торжеством Булг<акову> о записке, в которой нащитал 3000 (вероятно, поцелуев. – А.З.), сказал, что довольно 2700, хотя внутри етого и не чувствую, а он что пишет мне в сегодняшнем письме об етом. Те ли ето чувства? Отвечая на сегодняшнее письмо Кайсарова, мне некоторым образом казалось смешно, что о такой безделице пишется так много!!! Как я отстаю от них в чувствах и правилах, в тех, которые от чувств происходят и которые одни непременны и тверды (Там же, 41).

Ему казалось, что старый друг и младший брат слишком серьезно относятся к его прегрешениям, в то время как его новые друзья воспринимают их недостаточно серьезно. Так оно, конечно, и было. Получив из Вены известия о новом увлечении Тургенева, Александр Булгаков писал брату из Неаполя:

То, что ты мне говоришь о Тургеневе, довольно меня удивляет, мне кажется, что он не для того создан, чтобы куры строить, и комплименты его должны быть слишком учены и высокопарящи. Но кого не развяжет проклятая любовь? (Булгаков 1899: 10–12)

Образ Тургенева в этом письме восходит к комедийному амплуа влюбленного педанта (см., например: Calder 1993: 113–122). Во второй половине XVIII века этот персонаж был с особым успехом выведен на сцене в комедии Фавара «Девушка, за которой плохо приглядывали, или Влюбленный педант» (cм.: Favart 1760). Пламенный шиллеризм выглядел в глазах Булгакова книжным занудством, и он не отказал себе в удовольствии поупражняться в остроумии насчет старого приятеля:

Неизвестный художник. Портрет Андрея Ивановича Тургенева. Вена. 1802

Подлинно не могу не смеяться, воображая себе Тургенева влюбленным, которого я не инако видал как с длинною косою, с полно-открытым лбом, с двенадцатью пуговицами у колен на штанах и престрашными пряжками разного фасона и проч.; но чего не делает любовь. Косу он, вероятно, отрезал и дал своей любезной, ежели не залогом нежности своей, то, по крайней мере, на парик. Что касается до пуговиц, то он видел, верно, сам неудобство их (Булгаков 1899: 13).

В этом кругу Андрей Иванович чувствовал себя очень неуверенно. «Сейчас пошла отсюда Фанни, – записал он в дневнике 16 ноября. – Мы смеялись над ее упреками Булг<акову> и пр. Но естьли она в самом деле влюблена в него, что очень быть может, то не смеется ли она мне? – И тогда!» (1239: 28) Через несколько дней он узнал от своей возлюбленной «тайну», которая его «очень беспокоила», но признался, что «она сама сделалась интереснее от того» (Там же, 32) в его глазах.

Документ, сохранившийся в семейном архиве Булгаковых, позволяет нам с высокой степенью вероятности идентифицировать венскую подругу Тургенева: