Пойди туда — не знаю куда

— А… а… а-ап-чхи! — согнулся пополам Борис Магомедович, который вдруг понял все: неряшливый лысый пахан еще там, в Питере, знал, чем кончится этот идиотский автопробег. Никакой «начинки» в джипе не было и не должно было быть! Ашот Акопович одним выстрелом убивал сразу нескольких зайцев: Торчка, Киндер-сюрприза, его, простофилю, — всех свидетелей и соучастников своего прошлого существования. Находившийся в розыске Микадо попросту обрубал концы, расправляясь заодно с надоевшими ему любовниками, неверной любовницей и шулерски обыгранным в очередной раз любовником этой самой любовницы…

— А… а… а… — разинул рот собиравшийся чихнуть вот уже в тысячный, должно быть, раз Магомед.

— Опять, опять! — сокрушенно всплеснул руками лысый кидальщик. — Ах, да сделай же что-нибудь, Вовчик, помоги товарищу!..

— По́нято! — сказал Убивец, доставая из-за пазухи вороненый «люгер» с уже навинченным на ствол глушителем. Он щелкнул курком и, не переставая жевать, спокойно выстрелил в настежь распахнутое ротовое отверстие своего недавнего подельника и попутчика, а когда тот тяжело рухнул на ковер, свинтил никелированный цилиндрик с дымящейся еще черной дыркой и, нагнувшись, вложил пистолет в правую ладонь так и не чихнувшего перед смертью Бориса Магомедовича.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, про то, как Любовь, она же Надежда, становится еще и Верой

— На, куколка, покушай, моего горя послушай! — сказала Василиса, протягивая сидевшей на столе Дурехе ложку с говяжьей тушенкой. — Жила я себе, поживала, тоски-печали не знала… Ну это так, для рифмы, как у Эдика, но в общем и целом, как любит выражаться Федор, который на самом деле вовсе, Дуреха, не Федор, в общем и целом так ведь оно и было. Где уж тут тосковать-печалиться, когда угоняешь чужие иномарки с наворотами? Или когда с Кощеем… Ну, чего глазищи вытаращила? Не хочешь эту дрянь есть — так и скажи… Мне вот тоже, честно сказать, кусок хлеба в горло не лезет. Почему, спрашиваешь?.. Эх, да потому, что раньше я, Дуреха, об одном, а теперь, мамочки, сразу о двоих думаю…

Вот такие, прямо скажем, невеселые разговоры вела Любовь Ивановна, сидючи в тесной клетушке офицерского общежития. Да ведь и было от чего загрустить!..

Из Воронежа взлетели нормально. Федор был вполне на вид бодр и даже шутил. Когда набрали высоту, он вынул из кармана плоскую металлическую фляжку.

— Ну что, лягушка-путешественница, давай выпьем!

— На брудершафт?

Федор засмеялся:

— Для начала — за знакомство.

— А разве мы не знакомы?

— Да как тебе сказать, — пожал широченными плечищами дядечка — достань воробышка, голову которому повторно перебинтовали у военных летунов в санчасти. — Да как тебе объяснить-то попроще, зеленоглазая?.. В общем, Алексеем меня зовут. — Он протянул Василисе ладонь, до того, как ей показалось, большущую, что на ней можно было запросто расположиться со стрелой во рту. — Селиванов, Алексей…

Ресницы у Царевны Лягушки испуганно взметнулись:

— Надеюсь, не капитан?

— А что такое?

— Да уж больно мне на капитанов везет…

— В таком случае — подполковник.

— Уже легче, — вздохнула Василиса, — и раз уж ты такой большой начальник, зови меня запросто — Любой.

— А ты меня — Лешей.

— Ну, здравствуй, Леша, — человек Божий!

Вот так они и познакомились на свою голову во второй раз.

Спирт у десантуры был качественный, категорически неразбавленный.

— Кстати, о «птичках», — после непродолжительной паузы сказал Федор, он же Алексей. — Накрыли мы их «хитрую» автобазу… ну, в общем, то заведение за забором, куда они угнанные тачки на разборку ставили… Ты Фонарева знала?

— Мишу?..

— Он ведь, кажется, телохранителем у Бессмертного был? Там, на этой автобазе, «тайфун» его нашли, а в нем документы… ну, и кровь, как водится… Знаешь, Люба, это ведь мой последний шанс был. Эти самые «птички» вконец меня зачирикали. Двух сотрудников на прошлой неделе похоронил… Я прямо там, на кладбище, слово себе дал: сам, своими руками не поймаю — ухожу к чертовой матери из органов!.. Такие вот пирожки с котятами.

Тронув рукой повязку, подполковник Селиванов попытался улыбнуться. Улыбка получилась какая-то неуклюжая, виноватая.

— Ты уж извини, что так получилось.

— Не за что, сама напросилась.

— Вот и Микадо ты в лицо знаешь, и подручных его… Нам бы только зацепиться…

Василиса нахмурилась:

— Я же сказала: чем сумею — помогу. Я ведь этого твоего Ашота Акоповича только мельком видела. А потом — ехать мне надо, Эдика искать…

— Да мы мигом, мы быстро! — оживился Алексей. — Ростов — не Москва. Мы их живехонько, Любовь Ивановна, вычислим…

Перед самым заходом на посадку у подполковника Селиванова закружилась вдруг голова. Он резко побледнел, попытался зачем-то встать, но пошатнулся, мешком осев на кресло, застонал, а через пару минут и вовсе потерял сознание.