Поиграем в ладушки?

Она была самым верным другом и лучшей женщиной. Пыл и страсть – излюбленный конек романистов, хотя, по чести, испытать то, о чем пишут в любовных романах, дано не каждому. Да, счастлив тот, кто знает, как звучат любящие души и тела, сливаясь воедино. Но впятеро счастливы познавшие покой – покой той минуты, когда самый дорогой на свете человек засыпает в твоих объятиях, и ты проваливаешься в сон, прикасаясь губами к милому виску… Кажется – вся Вселенная лежит у тебя на плече… Я жил ради этой минуты.

Когда меня спрашивали, как мог я оставить все, чего добился, и перебраться из столицы в провинцию, у меня всегда находилась формальная отговорка: «Разве не заманчивое предложение – возглавить областное телевидение и написать его историю буквально с первой страницы?» Мне жали руку, но в глазах я читал: «Глупец!». Им не дано было понять, что бесконечные командировки, фуршеты и конгрессы крадут у меня то, ради чего я хочу жить.

Ее родной город… Наш город… Наш сын… Наш парк и наши прогулки вечерами… Вот когда я захотел крикнуть времени: «Остановись!» Но оно не слушало и не слышало, отмеряя года и десятилетия. Правда, я не замечал этого. Я был счастлив. Очень счастлив…

      Но вдруг я однажды понял, что время начало меня обгонять. Сколько-то мне удавалось поспевать вслед. Но я начал отставать. Все чаще меня толкали в спину. И вот однажды я – тот, кто совсем недавно был уверен в том, что задает темп времени и является едва ли не его лицом – вдруг понял, что время летит мимо. Оно уже чужое, не мое. Это время требует, чтобы я отрекся от всего, во что искренне верил, и начал воспевать то, что всегда презирал.

Наверное, так и пришла старость. Я еще кипел, как котелок, который сняли с огня. Но волей-неволей мне пришлось остывать. О, если б не Она! Если бы не ее терпеливая и ласковая мудрость! Что было бы со мною? Смог бы я с достоинством перенести это испытание? Не знаю… Она верила в меня, и благодаря этому я все еще ставил новые цели и все еще из кожи вон лез, чтобы их достичь. Колонка в газете, членство в Общественной палате, лекции на факультете журналистики, ряд монографий…

Я еще больше полюбил наши вечера и ту самую минуту покоя перед сном. Мы засыпали вместе, чтобы проснуться и прожить рядом еще один день.

Но однажды я проснулся один… Ее остывшие руки и белое лицо – мое последнее воспоминание, потому что время, наконец-то, услышало меня и остановилось. Дальше – свинцовый шар в груди, не дающий дышать. Календарь говорит, что прошло много лет, но это неправда. Я заперт временем в одном и том же дне в наказание за излишнюю самонадеянность…

Я просыпаюсь каждое утро ровно в ту минуту, когда ее не стало, завтракаю и иду на прогулку. Я хожу, чтобы дать упражнение телу, и размышляю, чтобы загрузить работой мозг. Я стараюсь не раскисать, потому что знаю – моя слабость расстроила бы Ее. И каждый вечер я иду к нашей скамейке в парк, чтобы побыть немного с Нею…

***

Старик остановился у парковой скамьи. Он заглянул в свой блокнот и поставил карандашом аккуратный восклицательный знак напротив записи:

«Увы, не время проходит, проходим мы. Пьер де Ронсар».

Он уложил блокнот во внутренний карман плаща, снял шляпу и устроился на скамье. Плечи его ссутулились, а невидящие глаза обратились к недостижимому горизонту…

Через некоторое время к скамье, стоявшей неподалеку, подошла пара. Парень держал девушку за руку с почтением и осторожностью. Старик взглянул на них, и глаза его потеплели.

– Да, пусть мы проходим, – подумал он. – Но за нами приходят другие. И мир для них все так же полон неизведанного и прекрасного!

Тем временем девушка кинула быстрый взгляд в сторону старика, привстала на цыпочки и что-то шепнула своему кавалеру. Тот с сомнением глянул по направлению его скамейки и неуверенно пожал плечами.

– Дети, дети… – думал старик с тихой грустью. – А ведь где-то далеко в Канаде растут и мои внуки, мое продолжение. Старший уже, наверное, так же вот прогуливается с девушками под ручку… Когда сын Андрей заявил, что в России ему не развернуться, я не отговаривал. Другое время… Наверное, им я тоже мог бы гордиться. Он режиссер. Говорит, что известный. Точнее, он сказал не так. Он сказал «успешный». Правда, в тех роликах, что он мне показывал, когда приезжал в последний раз, я ничего не разглядел, кроме «рваного» монтажа и трясущейся камеры… Я безнадежно устарел, и не стал критиковать работу, чтобы не показаться ханжой. Но и хвалить не стал…

Меж тем, тихий спор между влюбленными у соседней скамейки продолжался. Казалось, девушка настаивает, побуждая парня на какое-то действие, а тот, краснея, отказывается.

– Скучаю ли я по сыну? – спрашивал себя старик, поглядывая на парочку. – И да, и нет. Я скучаю по малышу, чьи волосы пахли молоком и чем-то еще щекочуще-нежным. По мальчишке с тысячей «Почему?!» в голове… По студенту, жадно хватающему те крупицы знания, что я мог ему дать, и нетерпеливо рвущемуся вперед, дальше, чем смог пройти я…