Пойма

Папа и дядюшка Фараон обменялись усмешками, и папа приподнял шляпу, как будто хотел отмахнуться от дядюшки Фараона — в этот день он не был в шутливом расположении духа.

Мы вошли в лавку. Я спросил:

— Ты его знаешь?

— Разве не очевидно, сынок?

— Конечно, пап.

— Когда-то он был первым охотником во всей нашей пойме, покуда дикий кабан не оторвал ему ногу. Зверюгу эту кличут у нас Старым Бесом. Рыщет где-то в дебрях. Громадный такой старый секач. Никому ещё не удалось его убить. А видели многие — в основном где-то в этой части округа. В наших краях и дальше, вплоть до самого Мад-Крика.

Я чуть было не спросил, не могут ли тогда быть правдой слова доктора Стивенсона — насчёт того, что дикий кабан задрал нашу женщину, — да вовремя спохватился.

— И много же городов, которые кончаются на «крик», — вместо этого сказал я.

— Угу, — ответил папа.

В лавке Абрахам вместе с Ричардом закупали бакалею для дядюшки Фараона. Они поболтали немного с нами и ушли куда-то по своим делам.

Папа купил нам кусок болонской колбасы, коробку галет, немного незрелого сыра и пару бутылок колы. Мы уселись в холодке перед входом в лавку и наблюдали, как Джесс дремлет, спрятав рыло под крыльцо, а дядюшка Фараон с наслаждением посасывает газировку. Папа вытащил перочинный нож, нарезал мясо и сыр и выложил их на обёрточную бумагу. Мы стали есть, закусили галетами, запили содовой. Мимо прогрохотало несколько повозок со свежеспиленным лесом.

Некоторое время сидели мы в тишине, а потом папа заговорил:

— Послушай, сынок.

— Да, пап.

— Мне хотелось бы, чтобы ты поступал, как я тебя попрошу. Вот вырастешь — тогда сможешь поступать, как пожелаешь. Сможешь делать всё, что только дозволяется законом, земным да небесным, ну а пока ты ещё мал, то делай, как я попрошу.

Ага, всё-таки он меня видел.

— Хорошо, пап.

Мы ещё немного поели. Я спросил:

— Ты меня выпорешь?

— Нет. Ты уже вроде как перерос эти глупости, тебе не кажется?

— Думаю, да.

— Перерос, как есть перерос. Вот и давай ты будешь вести себя, как подобает тебе по годам, а я буду с тобой обращаться опять-таки по годам. Договорились?

— Да, пап.

— А это значит — слушать, чего я тебе говорю. Или что мама тебе говорит. Ты ведь соображаешь уже, что к чему. Мне не хотелось, чтобы ты всё это видел.

— Но я ведь и так уже её видел, пап.

— Знаю, сынок. Но то произошло по случайности. А сейчас это было совсем не твоего ума дело. Тут ведь всё в ином свете. Понимаешь, о чём толкую?

— Да, пап.

— Эту несчастную женщину тоже ведь кто-то когда-то любил, и нехорошо, чтобы на неё глазела куча народу, словно где-нибудь в цирке. То, что с ней происходит, теперь уж не в её власти, вот мы и будем как-то этим управлять. Всё, что мы сделали, — так это, только чтобы разузнать о ней то, что нужно было про неё знать. И вот ещё что, сынок: есть такие вещи, о которых лучше вообще не думать, если только можно без этого обойтись. Ты, может, сейчас себе такого даже не представляешь, только ты уж мне поверь, бывают такие штуки, знать о которых совсем не нужно, а не то они к тебе потом вернутся и ты им нисколько не обрадуешься. И вот, кстати. Я ведь заметил, что вы, ребята, сидите там наверху, едва только вы забрались на крышу. Двигаетесь-то вы ни разу не бесшумно. Просто чтоб ты знал, ребята эти — они славные ребята. Который поменьше — внук дядюшки Фараона.

— Абрахам.

— Вот-вот, Абрахам. А другой — сынишка мистера Дейла. Мистер Дейл — тоже славный малый, честный фермер. Ещё борется на ярмарках за деньги. Слыхал я, он и в этом хорош. А мальчика звать… дай-ка вспомню…

— Ричард.

— Вот-вот, Ричард. Они тебе станут хорошей компанией. Но скажу тебе и кое-что печальное. Абрахам, вот ещё пару лет пройдёт, перестанет играть с Ричардом. Даже общаться с ним перестанет.

— Почему, пап?

Папа бросил взгляд на дядюшку Фараона — как бы хотел удостовериться, что тот ничего не услышит.

— Потому что мир устроен вовсе не так, как надо бы. Ты уж об этом поразмысли, и, думаю, ответ к тебе сам придёт.

Ответ уже пришёл. Я спросил:

— Пап, а вы поняли, кто с цветной женщиной всё это сделал?

— Нет. На самом-то деле всё, что мы узнали, мне и так уже было известно, кроме разве того, насколько всё это было жутко. И вряд ли когда-нибудь доведётся узнать что-то ещё, чего я прямо сейчас не знаю.

— А доктор Стивенсон зачем приехал?

— Бог весть, но сдаётся мне, ему хотелось быть в курсе событий и не хотелось, чтобы это навредило как-то его карьере.

— Мне показалось, он мало что знает.

— Да вряд ли его это как-то тревожит. Ему и не хотелось оказывать врачебные услуги цветным, больше так, высказать, чего он думает. Случись чего, сам теперь пойду к доктору Тинну, а не к этому аптечному коновалу. Ты послушай, сынок. Белые, чёрные — никто не лучше и не хуже других. Все они — просто-напросто мужчины и женщины, и не важно, кто там какого цвета: везде есть кто похуже, а есть и кто получше. Только так и надо смотреть на этот вопрос. Уж на что я, сынок, и тёмный человек, а это-то и я понимаю.

— Пап, а вот мисс Мэгги говорит — это, наверно, сделал Человек-козёл.

— Она-то откуда знает, что вообще что-то случилось?