Пойма

Прошло, должно быть, дня два; мы спали на веранде — и вот рано утром, перед самым рассветом, нас разбудил стук во входную дверь. Звук был такой, будто кто-то таранит дверь тяжёлым поленом. Впрочем, Том даже не пошевелилась — дрыхла без задних ног, как всегда.

Я вскочил, натянул комбинезон и помчался на кухню. Папа был уже там, стоял с одной застёгнутой подтяжкой — другая так и осталась болтаться — и сжимал в руке пистолет. Подошёл к окну, выглянул, схватил фонарь, зажёг, сунул пистолет в правый карман комбинезона и открыл дверь.

Слышим: в отдалении завёлся мотор автомобиля. Мелькнули удаляющиеся фары. Одна из них треснула, и можно было разглядеть как подкрашенное красным стекло, так и оголённую жёлтую лампочку. Автомобиль скрылся из виду, вверх взлетело облако пыли, сразу же засветившееся красным и жёлтым, потом свет погас, и лишь луна осталась освещать пыль — и та приняла волшебный золотистый оттенок, пока не осела на землю.

Я увидел Тоби: пёс был уже совсем не так бдителен, как когда-то, только сейчас прихромал из-за дома и лаял так пронзительно, что, казалось, у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки. Припадая на лапу, Тоби бросился по дороге вслед за машиной, а потом с пристыженным видом повернул назад.

В двери торчал складной нож с красной рукояткой, а на нём держалась записка. Папа вытянул нож и занёс записку в дом. Расправил её на столе, прочёл, а нож тем временем сложил и сунул в карман комбинезона, где уже лежал пистолет.

Прибежала из спальни мама — волосы спутались в беспорядке, на лице — тревога. Посмотрела на записку. Я тоже. На листке бумаги чёрным карандашом были жирно выведены слова:

МОУЗ В БЕДЕ. ПРИЕЗЖАЙ СРОЧНО.

Папа не проронил ни слова, только поторопился обуть ботинки. Я прошмыгнул на заднее крыльцо, обулся сам, обогнул украдкой дом, забрался в машину и затаился на полу перед задними сиденьями.

Не прошло и пары минут, как дверь машины открылась и захлопнулась, потом послышался мамин крик:

— Джейкоб, ты там поосторожнее! А вдруг это какая-нибудь ловушка!

Машина тронулась.

Я знал, что уже заработал себе заслуженную трёпку, но чувствовал себя жизненно важным элементом, без которого событие будет неполным — всё равно как игра в шахматы, когда на доске не хватает фигур.

Немного погодя машина подскочила и со стуком опустилась вниз — и я так больно приложился о сиденье, что, наверно, на рёбрах выступили синяки. Тогда я понял, что мы свернули с большой дороги на тропинку и спускаемся к реке, к лачуге Моуза. Наконец шум мотора стих, и папа вышел наружу.

Я выждал с минуту, сел, выглянул через сиденье за ветровое стекло. Припарковались мы, как выяснилось, у реки, чуть-чуть не доезжая до Моуза.

Всё ещё стояло раннее утро, и рубиново-янтарный свет восходящего солнца струился сквозь ветки деревьев, точно сладкий сок из трещины в каком-нибудь перезрелом тропическом фрукте.

Вижу: перед хижиной Моуза и вокруг неё полно автомобилей, повозок, лошадей, мулов и людей. Воды реки переливаются солнечными бликами, и людей во дворе окрашивает всё тем же рассветным огнём.

Я узнал некоторых людей из толпы. Были здесь кое-какие из папиных приятелей. Из прочих я много кого видел в городе. Подозреваю, всего во дворе собралось около сорока человек.

Вот толпа расступилась, и вышли мистер Нейшен, двое его сыновей и ещё какой-то человек, которого я раньше видел в городе, но не был с ним знаком. Между ними был Моуз. Его почти тащили. Слышу, мистер Нейшен гаркнул зычным голосом что-то вроде «ниггер проклятый!», а потом сквозь людские ряды начал проталкиваться папа.

Какая-то грузная женщина в ситцевом платье, в тупоносых туфлях и с узлом тёмных волос на макушке взвизгнула:

— Повесить копчёного!

Сказать по правде, не помню, как я вылез из машины, но как-то неожиданно для себя оказался среди толпы, рядом с папой.

Когда папа опустил взгляд и увидал меня, у него округлились глаза, но разбираться со мной было некогда.

— Подожди здесь, — шепнул папа.

Толпа за нами сомкнулась — остался только проход, через который мистер Нейшен и его компания смогли протащить Моуза в середину круга.

Моуз совсем одряхлел, усох и весь стал каким-то узловатым, точно воловья кожа, вымоченная в соляном растворе. Голова у старика покрылась кровоподтёками, глаза опухли, губы были разбиты в мясо.

Когда негр увидел папу, в его зелёных глазах мелькнул огонёк.

— Миштер Джейкоб, не пожволяйте им ничего делать! Я ж ничего никому не жделал! Вы же шкажали, никто меня не тронет!

— Никто тебя и не тронет, Моуз, — ответил папа. Потом хмуро уставился на мистера Нейшена:

— Нейшен, не лезь не в своё дело.

— Это наше общее дело, — возразил Нейшен. — Уж если нашим женщинам нельзя пройти по улице без тревоги о том, что их утащит какой-нибудь ниггер, так чьё же это дело, как не наше?

Из толпы послышались согласные вскрики.

— Я его только потому задержал, что мог получить от него кое-какие показания, которые могли бы навести на убийцу, — сказал папа. — А потом я его отпустил.

— А вот Билл говорит, у него нашли кошелёк той женщины, — ответил Нейшен.