Поймай меня, если сможешь

После ухода Рамсея я сел, привалившись спиной к стене, и когда боль в глазах пошла на убыль, задумался над сведениями, которыми он поделился. Неужели мой срок на исходе? Неужели с той поры, как меня втолкнули в эту жуткую крипту, минуло одиннадцать месяцев? Я не знал, я совсем утратил счет времени, но чувствовал, что он мне не лгал.

После этого я пытался завести мысленные часы, чтобы отсчитать тридцать дней на воображаемом календаре, но втуне. Где уж там держать календарь в нечистотном вакууме, лишенном света, где любой отрезок времени если и существовал, то был посвящен выживанию. Я уверен, что всего два-три дня спустя я снова вернулся к тому, что отчаянно цеплялся за последние крохи разума, утекающие сквозь пальцы.

И все же время шло. И однажды панель в двери открылась, пропустив мутный свет. Иной мне в то время и не брезжил – за единственным исключением.

– Повернись лицом к задней стене камеры и закрой глаза, – приказал грубый голос.

С колотящимся сердцем я сделал, как велено. Неужто настал день моего освобождения? Или для меня припасли что-то новенькое?

– Не поворачивайся, но медленно открой глаза и дай им приспособиться к свету, – приказал тот же голос. – Я оставлю эту дверь открытой на час, потом вернусь.

Пол был измаран экскрементами, а в ведре, не опорожнявшемся уже давненько, копошились личинки. Меня стошнило.

Медленно открыв глаза, я обнаружил, что меня окружает яркое золотистое сияние, слишком уж яркое для моих слабых зрачков. Мне снова пришлось зажмуриться. Однако мало-помалу зрачки приспособились к освещению, и я смог оглядеться, не щурясь и не чувствуя боли. Но даже так в камере царил полумрак, будто на рассвете дождливого дня. Час спустя тюремщик вернулся, во всяком случае, голос звучал тот же.

– Снова закрой глаза, – распорядился он. – Я еще прибавлю света.

Я послушался, и когда мне было приказано, медленно и осторожно приподнял веки. Крохотная клетушка была залита лучезарным сиянием, заставившим меня зажмуриться снова. Сияние окружало камеру, как нимб вокруг темной звезды, впервые полностью осветив интерьер моего крошечного склепа. Оглядевшись, я был охвачен ужасом и дурнотой. Сырые стены заросли склизкой плесенью. Потолок тоже поблескивал влагой. Пол был измаран экскрементами, а в ведре, не опорожнявшемся уже давненько, копошились личинки. Гнусные черви ползали и по полу вокруг.

Меня стошнило.

Прошел, наверно, еще час, прежде чем страж вернулся, на этот раз, чтобы открыть дверь.

– Ступай со мной, – приказал он.

Я выкарабкался из омерзительной дыры без колебаний, испытывая пронзительную боль в шее, плечах, руках и ногах, когда выпрямился впервые с момента прибытия. Идти мне было трудно, но я ковылял за тюремщиком, как полупьяная утка, порой опираясь ладонью о стену, чтобы не упасть.

Надзиратель отвел меня вниз, в скудно обставленную комнату.

– Стой здесь, – приказал он, ступая через открытую дверь в другое помещение.

Я начал медленно поворачиваться, озирая комнату, дивясь ее размерам и простору после долгого пребывания в заплесневелом логове, а потом оцепенел, вдруг узрев самое чудовищное существо на свете.

Это был человек. Должно быть, человек, но, Господь наш небесный, что за человек! Высокий и истощенный, с головой, увенчанной грязной, нечесаной копной волос, ниспадавших до пояса, с грязным лицом, а его сбившаяся в сплошной колтун борода болталась до живота. Из прорези его рта струйкой сбегала слюна, а ввалившиеся глаза рдели из-под бровей углями. Он был наг, и кожу его покрывали грязь, язвы и струпья, будто у прокаженного. Ногти на руках и ногах отросли, удлинились и загибались, будто когти стервятника. Да и видом он напоминал стервятника. Содрогнувшись, я пригляделся к чудищу. И снова содрогнулся, узнав его.

Я зрел в зеркале себя самого.

Я еще ужасался собственному виду, когда тюремщик вернулся, неся перекинутую через руку одежду и пару ботинок.

Я узнал собственные вещи, в которые был одет при поступлении в тюрьму.

– Надевай, – отрывисто бросил он, вручая мне вещи и роняя туфли на пол.

– А нельзя ли сперва принять душ, пожалуйста? – спросил я.

– Нет, одевайся, – обжег он меня злобным взором.

Я торопливо облачил свои неопрятные телеса в одежду, которая стала теперь велика мне на несколько размеров. Ремня не было. Стянув брюки вокруг своего ввалившегося живота, я поглядел на надзирателя. Ступив в соседнюю комнату, тот вернулся с куском хлопчатобумажной веревки. И я перевязал ею свои брюки.

Почти тотчас же явились двое жандармов с целой охапкой кандалов. Один стянул у меня на талии толстый кожаный ремень с рым-болтом спереди, а второй тем временем замкнул вокруг моих лодыжек тяжелые колодки. Потом мне надели наручники, накинули на шею тонкую стальную цепь, пропустив ее через цепь наручников, потом через рым-болт и наконец примкнув замком к ножным кандалам. Спутывая меня, ни тот ни другой не обмолвились ни словом. Молча указав на дверь, один слегка подтолкнул меня, пока его напарник уже переступал порог.