Поймай падающую звезду

Что же случилось на самом деле? Указом короля Фердинанда Католика Нуньес де Бальбоа назначен первым губернатором Панамы, но прежде чем отправить его туда, старец начинает новый процесс с предопределенным исходом — смертной казнью. На главной площади Дарьена он велит немедленно отрубить своему зятю голову, а в качестве тестя и единственного законного наследника устанавливает власть над берегами, которые никогда не видел и не увидит.

Цензоры текста, который я дочитываю — осталось прочитать только «Эпилог», — упустили два предложения, которые подчеркнул внимательный читатель Хосе Антонио. «Испания всегда была неблагодарна своим героям и капитанам». Сказать это после Гражданской войны от имени победителя, который сражался за возвращение к старым ценностям, да еще в книге, призванной прославлять достижения отечества, действительно было политическим грехом.

Еще раньше, в другом месте, где описывается человечность Нуньеса де Бальбоа, анонимный автор защищает его от упреков других историков в том, что в сражениях с туземцами он использовал собак: «Это были времена всеобщей жестокости, и я в самом деле не верю, что нас, свидетелей ужасов современной войны, когда человек все свои творческие силы направляет на то, чтобы совершить ужаснейшие и самые массовые разрушения, может удивить то, что в критические моменты они использовали охотничьих собак, а также палили из аркебуз и мушкетов, чтобы найти выход из тяжелого положения». Этот современный комментарий выглядит слишком общо, но все-таки, о чем все-таки думал автор, сочиняя этот текст в 1944 году? О немецких концлагерях или о бомбардировках европейских городов союзной авиацией? Цензор совершенно определенно думал о последнем, однако он упустил из виду, что подвергает сомнению все предложение, фактически ликвидирует анонимность и запроектированную перспективу вечности.

Между страницами 146 и 147 я нашла короткий волосок, цвет которого мне хорошо знаком. Я внимательно держу книгу, чтобы дочитать ее до конца и чтобы не выпала ее составная часть, оставшаяся от человека. Разве я не знала об этом раньше? Каждое проявление любопытства, в том числе и читательского, обладает своей ценностью.

Наконец я закрыла книгу и тихо поднялась, чтобы навестить нашу уснувшую дочь, и только тогда погасила свет. Вижу, как темнота редеет в окне, и прикрываю глаза: пока я не заснула, их может растревожить заря. В пространстве между сном и явью мелькают тени и искаженные контуры, группирующиеся в бледное воспоминание.

Прошли годы с тех пор, как я вообразила себе озорника с петардами — для кого-то пятнадцать лет, а для многих из нас целая жизнь. Вернувшись в свою страну, разодранную и съежившуюся, как шагреневая кожа, я убедила себя в том, что ни в каком другом месте, кроме Белграда, невозможно начать сначала. Я вновь выхожу в люди. На открытии одной выставки в подвалах Конака княгини Любицы ко мне подходит старичок в застиранном сером плаще. И только когда он представился, я узнала его — дипломата с улицы Нуньес де Бальбоа. Я вижу перед собой не только постаревшего, но и сломленного человека. Спрашиваю его о жене. Он машет рукой, поминает трагедию прошедших лет, как будто я понимаю, о чем он говорит: предполагаю, что речь его о том, что касается всех нас.

— Я слышал хорошие отзывы о вашей новой книге, — говорит он, и даже упоминает название.

— Вы читали ее? — живо интересуюсь я; в ней многое сказано о нашем общем опыте жизни в Испании.

— Нет, но очень хочу прочесть. Разве вы не знаете, что мы, здешние пенсионеры, — тут он улыбкой побежденного намекает на то, что я приехала из-за границы, — не можем позволить себе такую роскошь, как книга.

Я попросила человека, который однажды принимал меня в своем мадридском доме, написать адрес и на следующее утро послала ему книгу. Бандероль ушла с горькими мыслями: куда уж горше… ореховая скорлупка, волны истории… Тогда, на почте, после непременного препирательства по поводу содержания штампа «печатное издание» на бандероли, содержащей личное послание, нахлынули воспоминания про улицу Нуньес де Бальбоа, дипломатию, церемонии и неясные предчувствия, как и сейчас, перед тем, как наступит поздний сон, возникает озорник с петардами, слепой бродяга, Южное море, голова на плахе… И только намного позже — по правде говоря, совсем недавно — совершенно случайно я узнаю, что бывший дипломат из Мадрида в тот день, когда мы встретились в подвалах княгини Любицы, был в трауре по случаю трагической гибели сына.