Поиск

В этой феерии или, иначе, энергетическом танце вода стала закручиваться, рождая водоворот, который расширялся по мере того, как набирал скорость. Цен, подхваченный потоком, скользил вокруг невидимой оси, которая должна была быть центром этого водного танца.

Коснувшись выступающим средним зубцом закручивающей его волны, Цен создал ледяную колею, которая спиральным ободом уходила вверх. Он ловко выпрыгнул из потока и встал ногами на ледяную дорожку, которая загодя формировалась по мере того, как он скользил по ней вверх по спиральному кругу. Так он и увивался, пока не оказался на поверхности, после чего прыгнул обратно в крутящуюся пучину, пенящуюся и беснующуюся. Достигнув дна, он поднял руку, сжимающую трезубец и стремительно взлетел вверх, словно снизу его активно выталкивали, а сверху тянули. ОН летел, выйдя из водной пучины, летел до того, пока не покинул земную атмосферу и не вышел в космос, где и там продолжил свой полет. Летел, пока не достиг Олимпа— обители Богов. Великие обступили его со всех сторон, поражая величиной и светимостью своих тел. Преисполнившись благости, величия и чистоты этого места, Цен, поблагодарив их за все и выразив своё почтение, подал сигнал к возвращению на корабль — компас возник в его руке, вырос и трансформировался в портал. Цен шагнул и благополучно покинул обитель олимпийцев.

— Ты чем меня, твою же мать, опоил?! — воскликнул Цен, попутно извиняясь перед всеми матерями, которых только можно было вообразить.

— Це кофий-мофий, по рецепту моей бабули! Понравилось? — игнорируя искреннее возмущение Цена, продолжил свою восторженную браваду Пер.

— Сколько меня не было? — в свою очередь проигнорировал его Цен.

— Да буквально… — здесь пошла негласная пантомима, главной частью которой выступали руки: пальцы, особенно их кончики, изображали очень ма-а-а-а-аленькую частичку — песчинку, — невидимую глазом и вообще очень труднодоступную для восприятия.

— Понятно.

"И правил больше нет, режимов гнет

От этих пор не прекратит свобод.

И где нельзя себя нести самим собой –

Из этих мест иди: далеко, навек, долой."

Они переглянулись и стало очевидно без слов, что это последствия погружения выцедили небольшую крамольную истину, висевшую неоформленной в слова до этого момента.

Цен лег на пол и растянулся. Потолок моделировал интерактивный пейзаж с меняющейся объемной моделью миров, на которых они побывали за время их путешествий. Каждый из таких миров отслаивался и стекал в Цена, а на месте него появлялся другой— со своими законами, обитателями, пейзажами и «настроениями». Цен впитывал их, подобно губке, наполняясь дарами этих пространств и вспоминая самые лучшие моменты и состояния, в которых тогда находился. Все эти моменты и состояния составляли внутри него огромный букет, который источал аромат объединённых воедино самородков опыта.

Время шло и шло, хотя какая разница — при желании можно было нырнуть во вневременную капсулу и сколь угодно долго заниматься тем, чем необходимо, а на выходе вернуться ровно в том момент, из которого ушёл. Это была та роскошь, которой нужно было пользоваться осторожно: с одной стороны, это давало огромное преимущество в освоении любых навыков или прорастании в любом направлении, в котором только можно вообразить, а с другой стороны, могло напрочь лишить чувства времени, момента «здесь и сейчас» и породить ещё кучу разных недугов. Да, они не «заболевали», как земные обитатели, но сбои, недуги и ошибки случались. За этим, в принципе, часто и шли на Землю— исцелиться от «космической» хандры, потери чувства времени, потери чувства реальности, потери идентичности, растворении себя во всём, что есть…

Цен словил себя на том, что уже какое-то время стал больше ощущать себя человеком. Ментальный фон, эмоции, человеческие термины и понятия, которые использовались без иронии, а как часть речевого обихода. Это, с одной стороны, пугало, а с другой— возвращало какой-то огонь, присущий исключительно земной ипостаси его многомерного бытия. И сейчас эта ипостась вновь выходила на передний план внутреннего ядра его существа. Словно это внутреннее ядро, разбитое на множество сегментов, повернулось сейчас «человеческой» гранью и её подсветил луч, что выводит в поле внимания те или иные качества и составляющие части его внутреннего мира.

Не провалиться бы в сентиментальность только, иначе опять потянет в романтическое турне по Гайе. А это любовь навсегда. И попробуй потом вернуться. Он решил не использовать капсулу, а побыть в своём «флоу» вместе с кораблём, Пером и Сферой-координатором в одной временной плоскости.

Из этого состояния его выдернул Пер, который незаметно, как ниндзя, подкрался к нему со стороны макушки и склонил голову над его головой. Получилось так, что их головы были перевёрнуты относительно друг друга, а глаза находились на одном уровне.

— Ну чит-то вы туть лежите? — дурачась и искажая голос, произнёс Пер. — И чит-то это за ковёр, разре-ш-ш-шить-е узнать?

Цен только сейчас заметил, что лежит на красном расписном ковре.