Поиск звука Творогов

…Но если уйти через подворотню в маленькие улочки, то увидишь и бурый кирпич, и грязно-жёлтый. Это не просто осевшие выхлопы машин; мне кажется, тут сохранилась даже копоть печных труб. Вообще не поймёшь, каким он был, этот цвет. Лучше всего именно бурый кирпич, без штукатурки. И над узкими длинными окнами вставлены белые кирпичи веером. Нарядно так. Как чепчики у дам в былые времена.

Я как-то прочёл в одной книжке: «Ей так шёл этот чепец!» Очень смеялся. Как может идти девушке чепец? Представил Варю в чепце. Правда смешно. Однако же люди думали, что это красиво. Нарядно. Но они ведь были другие тогда — люди? Не как мы?

Однако и про дома тоже думали, что это красиво. И сто лет назад, и двести. И сейчас. Люди меняются, дома остаются.

Это я Варе сказал — «кирпич абсорбирует время». И ей понравилось.

Я не уверен. Так говорить про кирпичи — это понты, это я красуюсь, да? Выделываюсь. С другой стороны, любой поэт, наверное, изображает что-то такое из себя? Воображает себя поэтом. А не вообразишь — не напишешь.

Вот не знаешь, боишься всего, что сверх, что излишнее. Что слишком. Ну, и что делать? Оставить одни глаголы и существительные? Я шёл. Видел дом. Он из кирпича. Кирпич красивый.

Похоже на учебник английского языка для начинающих. Или сочинение для моего друга Стоуна.

Я думаю о языке почти так же часто, как и о домах.

— Ваня. Ты дурак, и всё, — говорит мне Варя М. — Если бы ты меньше думал, что о твоих писаниях скажут другие люди, было бы лучше. У тебя просто амбиции безумные. Ты ещё ничего не написал, а уже представляешь критические разборы своего творчества: что знающие люди скажут?

Я сначала обиделся, потому что решил — она в чём-то права. А потом понял, что нет. И сразу перестал обижаться. Смотрел, как она шлёпает своими кроссовками по тротуару. Нет, шлёпает — неправильное слово. Она так ходит, будто у неё тридцать седьмой размер ноги. Снимет обувь — и я вижу отдельно огромные кроссовки, мужские, сорок третий. Наденет — совсем другое дело. Какой-то обман зрения.

— Ты чего, обиделся?

— Почему обиделся?

— Кислый какой, смотришь под ноги.

Не кислый я, а сосредоточенный.

…Когда-нибудь я скажу ей, куда смотрю. Она ещё… холодно ведь, а она джинсы подворачивает. И там такая… полоска ноги, между носками и джинсами. Как вот она называется? Лодыжка… или щиколотка? И то и другое смешно звучит.

— Тебе не холодно? — спросил я. Она обиженно помотала головой — вроде как я её отвлекаю, сбиваю с мысли.

— Варь. Я не думаю, что знающие люди скажут, мне на них, в общем-то, наплевать. Потому что я никогда ничего писать не буду и никакие знающие люди ничего не увидят. Я думаю только, что скажешь ты.

Варя сначала молчит.

А потом отвечает:

— Я думаю, что ты лентяй. И трус. И писать тебе хочется. Но ты никогда ничего не сделаешь, потому что тебе лень. И страшно.

— Чего страшно-то?

— Страшно, что плохо напишешь. Лучше, конечно, на диване лежать.

Да! Лучше!

— И мне не холодно, — добавляет она, будто мне назло. — Мне так нравится… реальность ощущать. Вот этой частью ноги.

* * *

— Нет, ну объясни мне. Почему Игорь? Почему Игорь-то?!. - мама опять расшумелась, завелась чего-то. Я даже решил на кухню не соваться.

— Поговори с Мишей, он же видит и слышит. Ты же на голову его выше, понимаешь? На две!

— Скажешь тоже. Игорь — метр девяносто, — спокойно отвечает папа.

— Илюш, ну чего ты отшучиваешься. Я же не про рост. Поговори, спроси, в чём дело! Ты же весь, ты же всего себя в эту роль! А на премьере — Игорь. Вот объясни мне, почему Игорь!

— Успокойся. Ну, ты же знаешь. При чём тут — кто лучше, кто хуже. У Миши могут быть свои причины, кого ставить на премьеру. Это его дело, его право. Он же видит в целом, снаружи. Мало ли… какие у него основания. Чего я буду лезть? Игорь — хороший парень, молодой…

— Да он же ничего не умеет, стоит, как дерево! Руками только машет, как мельница.

— Ты уж определись, дерево или мельница. Нормальный парень…

— То-то и оно, что нормальный! Никакой он, понимаешь?

— Перестань. — Я прямо вижу по голосу, как папа морщится. Он становится похож на собаку, не знаю, как называется эта порода.

— Илья!.. Ну хочешь, я сама с Мишей поговорю?

Папин голос каменеет:

— Не смей. Ты… ты что!

— Илюша. Ну что ты, что ты. Просто… Я не понимаю, когда такая несправедливость!

— Меня-то ты чего дёргаешь? Меня — вот ты — меня — можешь оставить в покое?!. Маша, я же живой человек, у меня тоже нервы есть! Сколько можно…

Я надеваю куртку и ухожу ходить. Потому что под этот аккомпанемент вообще невозможно существовать. Всё ясно — одну роль часто репетирует несколько актеров. Они потом на спектаклях меняются. Но самый важный спектакль — премьерный. Начало. И вот… значит, выбрали какого-то Игоря. Наверное, молодой. Метр девяносто…

Я иду, иду. К железной дороге. Какая-то гадость с неба сыплется, то ли дождь, то ли снег. В городе пусто, совсем. Только город и я. Мы с ним одни.