Поиск звука Творогов

— Ко мне чисто антропологический или к Джеффу?

Во даёт.

— Варь. Я вижу, как Джефф прикладывает усилия для того, чтобы нравиться девушкам. Вот и хочу понять — работает его система или нет.

— То есть… если я скажу: да, он мне нравится, — ты займешься спортом наконец?

— Ну что ты за человек! Чего ты, не можешь сказать нормально? Без длинных причинно-следственных связей никак?

Варя засмеялась.

— Смотри. Если ты спрашиваешь, нравятся ли мне такие парни, как Джефф, то я не понимаю определения. «Такие, как Джефф» — это кто, баскетболисты? Или парни с крашеными волосами? Или кто вообще? Джефф такой один. Нравятся ли мне вот эти баскетболисты? Нет, они огромные, у них майки идиотские, и мне рядом с ними страшно. А лично Джефф нравится.

— Чего?…

Я даже остановился. Задохнулся. Оказалось, я такого ответа вообще не ждал. Я всё придумал заранее! Что Варя мне скажет: нет, мне в человеке важны не мышцы, а интеллект; мне нравятся вот такие тюлени в очках. Как ты. А тут — хлоп! Получи. Джефф ей нравится.

* * *

— Ложки разложи, — говорит папа.

— Сейчас.

Теперь ещё ложки. Откуда вот же берётся эта посуда, мы как будто только и делаем, что едим.

…Он уходит, потом возвращается на кухню.

— Разложил?

— Нет ещё.

— Извини, Вань… А что ты делаешь вообще?

Я отрываюсь от телефона, смотрю на него. Ну, как сказать.

— Читаю. Стихи.

Он поднимает плечо, берёт ложки. И раскладывает их в ящик, маленькие к маленьким, большие к большим. Вилки — к вилкам. В детстве я обожал эту процедуру, было как игра. Сейчас надоело.

— Хорошие стихи? — спрашивает он.

— Плохие, — честно отвечаю я.

— Илья, честное слово! — взрывается мама. — Ну, на что это похоже! Ты уже и посуду вымыл, ему только разложить. Вот чего он сидит, а?!. Вот скажи! Здоровый лось! Почему ты это допускаешь, такой взрослый лоб сидит, палец о палец не ударит!

…Сама, между прочим, в телефоне сидит. Откуда вообще пошла эта манера — говорить обо мне в третьем лице?

— Он читает стихи, — объясняет ей папа.

— Плохие, — уточняет она.

— Разве тебя не радует факт, что твой сын может отличить хорошие стихи от плохих?…

…Если бы он меня ругал, мне бы никогда не стало стыдно. Мне и сейчас не стыдно, — я бы дочитал и разложил эти их ложки, жалко мне, что ли.

* * *

Ушёл болтаться один, и сразу наткнулся на Варю М.

Что за человек! Только выйдешь — тут сразу она!

Но я увидел сначала не её, а виолончель. Такая здоровая штука, выше головы! Она у Вари на плечах висит, как рюкзак, и так… В общем, Варя теперь ещё выше. Прямо непонятно теперь, где она вообще кончается, эта Варя М. Как вот она в двери заходит? Таких дверей не существует!

Она шла со своим виолончельным футляром на плечах между двух парковочных столбиков — тут же не вписалась, задела и один, и другой — тыдымс!

— Представляю, — говорю, — как ты машину водить будешь. Вообще габаритов не чувствуешь.

Варя посмотрела на меня:

— Я вообще с ней первый раз вышла, не привыкла ещё.

— Надо вот тебе с ней!

— Ну да… надо. — И у неё и правда такое сияние на лице, будто она не виолончель свою тащит, а ей, скажем, скутер подарили.

— Давай помогу, — сказал я в приступе гуманизма. Потому что невозможно смотреть, её же прямо в землю вжимает, как только люди ходят с такой огромной штукой всю жизнь?

— Нет, я сама. Мне не тяжело.

Упрямая! Как псих.

— Пакет хотя бы дай… Проводить-то можно тебя, нет? Или теперь не подойди к тебе, раз ты с этой штукой?

Пакет отдала. Идём, молчим. Как говорить с такой просветлённой, даже не знаешь, как и подступиться.

— Варь. А ты прямо уже играешь, что ли? Это же… наверное, пальцы болят… пока мозоли не нарастут. А?

Молчит чего-то.

— Не обидел же? Извини…

Кто их знает, эти тонкие музыкантские души. Может, обиделась?

— Да нет, я просто думаю, как ответить. Тут именно вопрос, как к звуку подойти. Ну… как начать, от чего идти. Что с руками делать. А что не делать. Очень трудно, кстати, себя почувствовать. Мышцы, все пальцы в руке… Это как в танцах, такой вдруг беспомощный становишься… знаешь это?

— Нет, я не танцевал никогда. Разве там беспомощный? Мне казалось, танец же… это наоборот. Свобода… счастье.

— Ну, Вань. Просто есть люди талантливые, у них отношения со своим этим… организмом дурацким… нормальные. А я всегда была — руку сюда, ногу… не понимаю, сейчас упаду… на велосипеде до десяти лет не могла научиться.

— И я! Я до сих пор не могу!

— Да?…

Зачем я это сказал, идиот… Я вообще-то могу. Но без удовольствия как-то. Я же пешеход.

— И тут тоже, тебе говорят: не напрягайся! А как не напрягаться? Расслабь руку! А как я её расслаблю, смычок же упадёт.

— Ну да, я понимаю. Я когда на доске кататься учился, тоже сначала непонятно было. Видимо, фишка в том, что нужные мышцы должны работать, а ненужные нет. И вот эти лишние надо расслабить, тогда нормально едешь. Но я так и не смог толком, потому что я лентяй.

— Просто тебе не очень хотелось. Я ведь тоже лентяй, Вань.

Я покосился на виолончель за её спиной:

— Ну да, это заметно…

— Да ну тебя… мне просто сейчас очень хочется. А так — я же музыкалку бросила в третьем классе.

— Ты?… тоже бросила?

— Ну да, чего-то там не задалось.

— А сейчас чего вдруг?